— Когда родители разошлись, нашу двухкомнатку разменяли на комнату в пригороде и этот дом. Отец с новой женой туда укатил, а нам с матерью эта вот развалюха досталась. Но не это оказалось плохо. Ребята слишком крутые, чужих здесь не любят. И как только я появился, стали меня гонять, а гоняют они жестоко. Один раз форменную облаву устроили. Загнали меня в эти гаражи и большой кодлой ловить стали. Как кто-нибудь на меня напорется, сразу камнями закидывает. А потом окружили и стали запинывать. Думал не выживу. Да ничего, часок отлежался в грязи, встал кое-как и сюда, в сарайчик, чтобы мать не увидела. Потом уж наврал ей, что по стройке лазил, да сорвался. Худо мне было, не знал что делать.
— А сейчас как? — поинтересовался я.
— Сейчас все в норме. Я понял, что мне надо выжить, любым способом, но выжить.
— И что? — спросил я, с трудом ворочая языком от усталости.
— Штуку интересную придумал. Ведь эта компаха здесь не основная. Здесь всех в руках держат фашисты.
— Кто? — не понял я.
— Фашисты! Ну в кожаных куртках ходят, со свастикой, с крестами, некоторые еще бреются налысо.
Я кивнул, хотя видеть таких пацанов мне пока не доводилось.
— Купил значок на толкучке за стольник, — парень достал потертую кожаную куртку коричневого цвета, на отворот которой был прикручен значок: черная свастика на белом фоне, а вокруг красный с рельефными зубчиками ободок, и продолжил, — стричься я не стал, а значок нацепил и вышел. Гляжу, идут. Я навстречу. Взглянули, увидели значок, расступились и больше никаких проблем. Так, с осени, и ношу его не снимая.
— И что, никто и слова не скажет? — удивился я.
— Да кто сейчас вообще на других внимание обращает! А кто заметит, пошипит только и все. Боятся! Не меня, конечно, а тех, — парень кивнул куда-то в сторону, — фашистов. А я теперь спокойно живу. Мотоцикл вот купил поломанный, да ничего, починю. Ездить будет.
— Неплохо придумал, — согласился я.
Парень еще раз сбегал в дом и принес котелок с жареной картошкой и бинты. Я моментально проглотил картошку, а от бинтов отказался — раны уже сами перестали кровоточить. После сытного ужина в тепле у меня уже слипались глаза. Мой спаситель заметил это и не стал меня ни о чем спрашивать, а кивнул на диван и предложил мне располагаться на нем. Сам он положил на ящик овчинный полушубок, лег на него и завернулся непостижимым образом так, что укрыл и голову, и ноги. На мою долю досталось темно-синее старое одеяло. Я вырубил свет и лег на диван.
Парень уснул мгновенно, а я лежал в темноте, уставившись в потолок. В углу мерцала розовым светом спираль камина. Раны зудели, но я знал, что к утру от них останутся только красноватые следы.
И мне вдруг подумалось, что парень имел полное право носить свастику на куртке. Ведь изначально в древнеиндийских иероглифах она означала добрый символ, кажется, знак счастья и благополучия. Пусть потом ее извратили, использовали люди, погубившие миллионы жизней. Пусть она стала символом зла. Но если теперь, уже в наши дни она спасла жизнь хотя бы одному-единственному человеку, значит она имела право на существование.
Глаза мои сомкнулись, и я провалился в ослепительно яркий сон.
Глава одиннадцатая. Знак оборотня
Федя, нервно подергивая порванной щекой, в сотый раз обводил пристальным взглядом окружающую местность. Пацан не мог далеко уйти. Его темный силуэт еще две минуты назад маячил на фоне снега и вдруг исчез.
Остальные четверо неторопливо курили, негромко матерясь где-то сзади. Федя повертел в руках бесполезную уже пушку и двинулся к забору. Четверка медленно, словно нехотя, направилась за ним. Нагнувшись поближе к заснеженной земле, Федя по следам выглядывал путь беглеца. Следы вели к забору.
Один только Федя знал каких трудов ему стоило отыскать в большом городе нужного пацана. Другой на его месте уже давно плюнул бы на это дело и жил бы спокойно дальше. Другой, но не Федя. Он никому никогда ничего не спускал. Он всегда помнил свои долги, но любил чтобы и ему расплату не задерживали.
Феде вдруг вспомнился случай еще школьных времен. Классе в четвертом они с другом весело толкались в школьном коридоре, и друг толкнул его как-то особенно сильно. Федя, разумеется, ответил ему тем же. Тогда друг толкнул его еще сильнее и вдобавок наступил на ногу. После уроков Федя отвел друга в школьный сад и на глазах у всего класса как следует отделал, указав ему на свое место. Дружба после не сложилась, зато пришло уважение. 'Бей своих, чтоб чужие боялись', — правильная пословица, и Федя на деле увидел это. Потеряв одного, он приобрел многих. Мощная школьная компания приняла его в свои ряды. Этому помогло и наличие у Фединого отца фирменного импортного магнитофона, который в Союзе был тогда редкостью № 1. Федя устраивал дома вечеринки, на которые собиралась школьная мафия и классные девочки. На магнитофоне изумительно звучали и переписывались самые новейшие записи. В ту пору везде звучал Запад, а все советские скотобойные песенки еще рождались в подвалах и только-только вылезали из них в отглаженные ВИА. Да, было времечко.
Прошли-пробежали школьные годы, приятели разлетелись кто куда, но Федя уже знал свое место в жизни. И когда пришли трудные времена, он не стал плакаться в жилетку и жаловаться на жизнь, а пошел работать продавцом в «комок». К своей далеко не маленькой зарплате Федя прибавлял и солидную разницу между государственной и рыночной ценами, когда скупал оптом товар где-нибудь на базе и продавал в своем «комке» лохам, не видящим дальше собственного носа. Он успел приобрести квартиру и обставить ее еще до того, как цены резво поскакали в гору, и теперь с усмешкой посматривал на копошащихся вокруг совков, которые уныло тянули от получки до получки.
И теперь, когда ему попался охреневший до невозможности пацан, Федя не собирался бросать начатое на полдороги. Он нажал на все известные пружины, завязанные на старшаках в учагах и технушках, отследил весь путь настоящего Уварова за неделю до происшедшего, и все же понадобилось немало времени, прежде чем удалось выйти на некоего Сверчка, обитавшего в одной из общаг, куда Уваров частенько забегал по вечерам. Была проверена почти сотня возможных кандидатур, но они отпадали одна за другой. Федя выкопал этого хрена по рассказу трех старшаков, которым их зема постоянно закладывал какого-то пацана с кликухой Сверчок. Он будто бы уже четыре месяца не доен, и, самое смешное, будто бы за ним никто не стоит. Федя усмехнулся тогда, понимая какую ловкость надо проявить, чтобы ежемесячно увертываться от своей доли. Ловкость то и обратила на себя внимание. Борзый пацан тоже был донельзя ловок, он наколол даже милицию. Это Федя понял по наводящим вопросам в ОВД, куда его вызывали еще два раза. Интересным так же было то, что основные старшаки упорно не кололись на этот счет, а только хлопали глазами, словно удивляясь, как же они могли просмотреть такой непорядок.
Сам Уваров этого Сверчка, как ни странно, и в глаза не видал, но порванная куртка синего цвета фигурировала. Разумеется этого было мало, но проверить все же не мешало. На худой конец оставались два неведомо куда исчезнувших пацана из технушки, но здесь надежды было еще меньше. Однако, Федя твердо даже не сомневался, что парень из общаговских; домашних всегда видать с первого взгляда.
Наконец, собрав четверых верных людей и достав три пушки и еще кое-что, Федя вечерком решил навестить намеченную общагу. Но в общаге Сверчка не оказалось, и Федя решил обождать у входа, махнув рукой остальным четверым, чтобы рассредоточились по окрестностям. Они, проклиная собачий холод, ждали и, как оказалось, не напрасно. Около десяти невдалеке показалась странно знакомая фигура. Сделав несколько скачков ей навстречу, Федя понял, что не ошибся, угробив на поиски чуть ли не месяц. С каким удовольствием он бы прикончил этого щенка, изуродовавшего его невесть чем. Эта мысль согревала его в томительном ожидании, ибо Федя знал твердо, что теперь для того, чтобы понравиться бабам, ему придется затратить гораздо больше фишек и разных других цацек, нежели раньше.
И вот цель стояла перед ним. Выплеснув в злобном крике всю досаду, Федя приготовился помучить пацанчика, как вдруг тот, сделав прыжок вперед, ускользнул от них, опрокинув двух далеко не хилых корешей.
