Теперь холл поражал дорогой отделкой, огромным ковром и хрустальной люстрой. Да, многое изменилось за эти пять лет.
– Привет, – услышала я, а повернувшись, увидела, как Гаврилов спускается по лестнице.
– Здравствуй. – Я улыбнулась и пошла ему навстречу. – Ты работал?
– Нет. Валялся на диване и читал о жизни Леонардо. Очень поучительно, скажу я тебе. Но если бы даже и работал, по случаю твоего визита с радостью бы забросил все. Сто лет не виделись, да?
– Лет пять, – поправила я. – О делах не спрашиваю. Судя по всему, они в порядке.
– Не жалуюсь. Что называется, попал в струю. Хорошо это или плохо для художника – еще вопрос, но хорошо жить мне нравится. Хочешь, поднимемся в студию?
– С удовольствием, – согласилась я.
Студия осталась прежней, просторной, светлой, широкие окна без занавесок, картины…
– Выставку готовлю, – словно извиняясь, заметил Гаврилов.
– Я была в Доме искусств, услышала по радио и посетила…
– А мне говорили, что ты живешь затворницей, – усмехнулся он.
– Людям свойственно все преувеличивать.
Около часа мы беседовали только о его картинах, некоторые я видела впервые и очень заинтересовалась ими.
– А ты изменился, – констатировала я с некоторой растерянностью.
– Наверное, только дураки не меняются, мне скоро сорок, на многое начинаешь смотреть иначе, другими глазами, так сказать…
В этот момент я остановилась в удивлении, потому что обнаружила свой портрет. Без рамки, небольшой по размеру, он стоял возле стены, и в первое мгновение я даже не узнала себя, так странно выглядело лицо на полотне.
– Не помню, чтобы я тебе позировала, – улыбнулась я.
Гаврилов поставил портрет на стол, посмотрел на него и усмехнулся:
– Года три назад мне пришло в голову… Ты не желала ни с кем общаться, и я написал по памяти…
– По-моему, я здорово смахиваю на колдунью. И почему здесь у меня темные волосы? Это видение художника?
– Прихоть, – улыбнулся Гаврилов. – Я был влюблен в тебя, ты догадывалась?
– Нет.
– Ну и хорошо. Ты никого не замечала вокруг, у тебя был твой Илья, а остальные вроде бы вовсе не существовали. Сначала подобное кажется обидным, потом привыкаешь, а через некоторое время даже начинаешь считать вполне естественным. Когда мы перестали видеться, я вдруг понял, как мне недостает тебя. И вроде бы злился, а еще написал твой портрет. Теперь это выглядит мальчишеской выходкой. Но портрет мне нравится, хотя, конечно, это не портрет вовсе, а жалоба на жизнь бедного провинциального художника.
– Насчет бедности ты переборщил, – засмеялась я.
– Я имею в виду духовное оскудение. Сейчас все кому не лень считают своим долгом швырнуть в мой огород увесистый булыжник.
– Это потому, что ты деньги зарабатываешь, – утешила я.
– Конечно. Какой-то идиот выдумал, что талант и бедность друг без друга не существуют и быть богатым вроде бы стыдно. Чепуха. Талант либо есть, либо его нет, а все остальное – вторично.
– Меня радует, что ты богатый талант, – засмеялась я и устроилась в кресле возле огромного окна.
– Ты ведь не просто так пришла. Что случилось? – спросил Гаврилов, подходя ближе.
– Скоро возвращается Илья.
– Я помню. – Он кивнул и стал смотреть в окно. – Но есть что-то еще…
– Есть, – согласилась я. – Наверное, это звучит довольно глупо, но я решила выступить в роли частного сыщика.
– То есть? – удивился Гаврилов.
– Я пытаюсь выяснить, что в действительности произошло той ночью.
– И что, удалось посрамить милицию?
– Я нашла человека, который видел убийцу Андрея, – уверенно заявила я.
Гаврилов нахмурился, потом отошел к столу, налил в две рюмки коньяка и направился ко мне.
– Это ведь не шутка? – тихо спросил он.
– Нет.
– Господи. – Он покачал головой. – Разумеется, это не Илья… не хотел бы я пережить такое…
– Я и тогда знала, что это не Илья, но… в общем, ты прав. Я не могу не думать о том, что, если бы этот свидетель сказал тогда правду…
