– Да уж, при Сталине такой набор документов вполне потянул бы на хороший приговор…
– И у нас так дожно быть, если не хотим просрать все подряд. Вот такой первый вариант. А второй – эту бумагу пишешь ты, мы обеспечиваем ее поддержку Николаем, думаю, этого хватит, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Но у Куропаткина, да и хрен бы с ним, на фоне прочих вполне приличный человек, не появляется ни малейшего повода чесаться, и у остальных тоже… И в ситуации, когда нашего вмешательства не будет, а оставить что-то как есть нельзя, все будет оставлено как есть.
– Если бы этим все и ограничивалось, я бы был целиком за первый вариант, – мрачно сказал Гоша. – Но ведь сколько солдат погибнет!
– В этом-то и есть проблема. Сколько их погибнет из-за отсутствия нормальных снарядов и сколько – от некомпетентности командного состава, который в первом варианте можно было бы хорошо перетрясти! Подозреваю, что потери из-за снарядов будут много меньше…
– Делаем так, – твердо сказал Гоша. – Бумагу пишешь ты. Только не выставляй козлом отпущения одного Куропаткина! Найди, кто действительно принял и поддерживал это решение. И разберись, чем при этом руководствовался. А снаряды мы закажем для флота, чтобы к началу войны они как раз были в пути на Дальний Восток.
Странно, думал я поздним вечером, уже у себя. Не могло ведь само собой получиться отсутствие фугасных снарядов, это противоречит логике развития техники!
Катапульты швырялись камнями. Потом для этой цели изобрели пушки, и они тоже поначалу стреляли каменными ядрами. Почти сразу догадались, что пушку, в отличие от катапульты, можно зарядить и булыжной россыпью, так появилась картечь. Со временем ядра стали чугунными, а картечь свинцовой. Дальше пытливая мысль дошла до набития ядер порохом, появились первые фугасы.
Нарезные казнозарядные орудия повторили путь своих гладкоствольных предшественниц, только быстро – буквально через несколько лет после появления первых конических болванок они разнообразились болванками с начинкой. До шрапнели додумались уже сильно потом…
А тут вдруг для нашей пушки кто-то искусственно запретил фугасные снаряды – именно так, иначе они обязательно были бы! Действительно, надо бы найти этого «кого-то» с целью ласково взять гада за хобот…
Кстати, подумал я, а в чем вообще преимущество нашей трехдюймовки перед крупповской гаубицей? Весят они одинаково, чуть за тонну. Снаряд у нашей пушки вдвое легче. Дальность одинаковая, семь километров. У пушки лучше настильность, но это ведь нужно только при стрельбе прямой наводкой!
Ладно, при Сталине выбор трехдюймовки был оправдан – при стрельбе бронебойными снарядами она могла быть использована как противотанковая, что как-то компенсировало меньший вес снаряда. И совсем уж в тему – когда в 41-м вдруг выяснилось, что производство бронебойных снарядов к трехдюймовкам практически не развернуто, что сводило на нет их противотанковые возможности, нарком Ванников сел как миленький! Вместе со своми ближайшими помощниками. Потом, правда, Ванникова выпустили, видно, догадался в свое время прикрыть зад каким-то документом, а вот помощникам так повезло далеко не всем.
Но ведь тут у Японии, равно как и у всех прочих вероятных противников, отродясь не было танков! Откуда же тогда вообще взялась эта пушка?
Мне стало даже интересно – принимали ее на вооружение те же люди, что и запрещали фугасный снаряд, или это были независимые друг от друга группы доброжелателей? Действительно, надо разобраться – не исключено, что в процессе этого на свет вылезут и другие, не менее интригующие эпизоды…
Глава 15
Когда кончился январь девятьсот третьего, я с удивлением стал ловить себя на том, что малость нервничаю. До войны оставалось меньше года, а у нас, на что ни глянь, ситуция от «ну, что-то такое вроде есть» до «конь не валялся». Отговорки самому себе «так раньше и того не было!» действовали слабо – мне почему-то хотелось, чтобы все прошло как лучше, а не как всегда.
Везде успеть физически не могли ни я, ни Гоша, ни наши люди – постоянно что-то всплывало, наподобие истории с пушечными снарядами. Но на трех ключевых направлениях я обязан был держать руку на пульсе. Ключевыми были признаны подготовка к смене императоров (ну, тут у меня была сверхэнергичная помощница, как бы даже не начальница), обеспечение обороны Ляодунского полуострова и идеологическая работа. Причем последняя по важности ничуть не уступала двум другим. Ведь действительно, ну чего такого особенного произошло на Дальнем Востоке в нашей истории? Без котлов, окружений и особых потерь наши отошли менее чем на пятьсот километров. Да по меркам сорок первого года это блестящая виктория! А что флот утопили, – так, чай, не в первый раз, да и не весь он утоп, кое-что осталось…
Но общество восприняло это как сокрушительное поражение и возмутилось – точнее, не само возмутилось, ему сильно помогли. Ну, а мы сейчас силами обеих спецслужб и информбюро готовились помочь в прямо противоположном направлении. Каждый действовал на участке, где чувствовал себя лучше всего.
Вчера Беня скорбно сообщил мне, что только прибежавший в Лондон из сибирской ссылки Лев Троцкий слег с тропической лихорадкой, и он, Беня, сильно подозревает, что медицина окажется бессильна. Некто Азеф был просто найден в канаве с дыркой в голове, скорее всего от пули. Гершуни ни с того ни с сего утонул, катаясь на лодке… А Израэль Гельфанд, более известный в наше время под фамилией Парвус, вдруг необычайно увлекся проезжей французской журналисткой. Ну, тут Татьяна превзошла саму себя – её «журналисткой» даже я чуть не увлекся, куда там было устоять какому-то Парвусу! У Владимира Ильича Ульянова появилась секретарша, причем по фамилии отнюдь не Крупская – эту я лично не видел и сам сказать ничего не могу, но Татьяна твердо заявляла, что Наденьке ничего не светит.
По прессе работали дружной командой. Были определены наиболе влиятельные газеты и журналы. Затем информбюро пыталось подружиться с их руководством, и иногда получалось – так, например, в «Ниве» у нас были очень хорошие связи, в «Санкт-перербургских ведомостях» неплохие и в «Московских» тоже. Некоторые издания, например «Коммерсант», мы просто купили. Ну, а на тех, с кем подружиться не получалось, Танины девочки начинали искать и создавать компромат. Шестерка тем временем изучала распорядок дня и привычки объектов, места, где они любят появляться, их друзей и недругов… Шла нормальная работа. Как раз на сегодня у меня было запланировано послушать доклад директора информбюро, чем я и занимался.
– Таким образом, – подытожил Костя первую часть своей речи, – вот список изданий, сотрудничество с которыми на сегодняшний момент представляется невозможным. Вот кадровые списки, для Бени и э-э-э…. Татьяны Викторовны.
Тут надо заметить, что вообще-то все посвященые хоть в какие-то тайны мою «шестерку» таки побаивались. Константин Аркадьевич в этом смысле оказался исключением, но зато он почему-то до дрожи в коленках трусил не то что при виде, но даже при упоминании Татьяны.
– Вот тексты ваших песен, они доработаны в соответствии с возможными потребностями, в нескольких вариантах, – продолжал директор. – Про исполнение есть договоренность с Шаляпиным.
Не так давно я дал ему тексты и ноты, где вместо явных анахронизмов стояли троеточия, и задание привести их в пригодный к исполнению вид. Быстро пролистав тексты – вставай, страна огромная, бьется в тесной печурке огонь, Найденов дал стальные руки-крылья и так далее, я отложил папку для вдумчивого изучения и кивнул – продолжайте.
– По поводу агитаторов, – взял другую папку Костя. – Я бы вообще предложил исключить слова «агитация» и особенно «пропаганда» из широкого хождения. Ведь та же пропаганда – это распостранение не вообще сведений, а только нужных. К сожалению, слово «информатор» тоже имеет негативный оттенок, так что я предлагаю нейтрально назвать их «георгиевцами». Их цель – нести свет культуры в массы. Кстати, отец Пантелеймон положительно отнесся к этому проекту и готов задействовать свои связи в здоровых силах церкви. Ориентировочно будет подготовлено около двух тысяч наших сотрудников, и предполагается участие нескольких сот священнослужителей разного уровня. Им нужны детекторные приемники, как
