Что, спрашивал он себя, жизнь, если знаешь, что придёт вечер и тебе некому будет играть колыбельную? Что жизнь, если по утрам больше не надо хвататься за бинокль – ты больше не увидишь её? Что жизнь, если ты наберёшь её номер, но она уже никогда не ответит?
Подвернулось какое-то странное сравнение, и оно ему с нехотью, но таки глянулось своей неожиданно замеченной верностью – он нечаем сравнил себя со своей комнатной сучонкой Леди, с этой капризной псинкой на вывернутых палочках, каждое утро прилежно выпрашивающей куриную косточку.
«На блюдечке культурненько подашь, чинно примет и грызть не станет, а носится с нею, шалея, из угла в угол. Забавляется! Скачет, скачет, паршивка, где-нибудь затаскает, бросит. Сгрызть забудет, только натешится и довольна. Ей потехи хватало одной... Так и я?... Не забавой ли была мне моя Таёжка? Игрался, игрался, всё тешил свою чвань... И нет у меня больше моей сахарной косточки... сахарной розочки...»
Два дня город прощался с Таисией Викторовной.
Два дня скорбный нескончаемый людской поток полно, державно лился через закавырцевский дом с обнорядкой,[80] с растворчатыми окнами, и всё это время Кребс синей чуркой торчал на гудящем от ветра углу своей высотки. Его поталкивало пойти поклониться ей. Бывало, он даже насмеливался, срывался с места на бойкий, на хлёсткий шаг, шёл и тут же бегом сыпал назад, подталкиваемый в спину страхом во весь свой рост.
Он боялся её, мёртвую...
Ночью, когда всё вокруг слепло, замирало, он подолгу стоял у окна, тупо пялился со своей выси вниз на её раздавленную темью курюшку.
«Завтра её унесут... И всё...»
Вспомнилось, какое множество перебыло днём у неё народу, и больная зависть взяла его в льдистые коготочки.
Он завидовал ей и мёртвой.
«Да-а, это бессмертная смерть... Mors immortalis!.. Бессмертная смерть!.. Борск словно с ума сдвинулся... Валят и валят... Толпы, толпы, толпы невпроход... – Ядовито подумалось: – А ко мне эти толпы привернут? Вряд ли... Высо-ковато подниматься... Как ни бился ты, точно лев, как ни гнул её к земле, а, простите, какая благодарность?... – Он пропаще покивал головой. – Вам, дорогой товарищ Кребс, обеспечена от отечества благодарность. Она преследует вас по пятам, но никогда вас не настигнет... За свою жизнь Тайга спасла полгорода. А что сделали лично вы, Кребс?... Quasi re bene gesta?...[81] Всё зыбко, всё как будто, как будто... И какое дело? Какой успех? Одна видимость... туманная... Тут, маэстро, надо посмотреть правде в глаза... В науку вас внесло в бабьем подоле. Иначе б вам в науку не прошмыгнуть: когда раздавали ум, вам в черепушку вовсе ничего не уронили. Соскочив с подола, вы схватились за кастет и всю оставшуюся жизнь шатались в науке этаким гоголем с кастетом. Летит какой молодой в ранние – остудить! Гнушаешься брать в соавторы – без соавтора ни на сантим вперёд! Она спасла полгороду жизнь... Но мы тоже не ударили в грязь кокосом. Полгороду испортили жизнь! Уравновесили. Фифти-фифти, квиты... Не зря профессорский хлеб с маслицем кушали, не зря... Профессорский кнутик мно-огих умнарей пришил на месте, мно-огих... Рессаndo promeremur...[82] Да нет, не грех. Это по-другому называется. Необходимость! Вырони я по оплошке кнутик – где бы теперь был? И кто бы я теперь был?... А кто дал мне кнутик? Хэх... Исполать тебе, деловое замужество! Без покойницы госпожи Кафедры кто бы я был? Плебейский работничек органов...[83] Так, замарашка... букашка... дурашка... макакашка... Всю жизнь протоптаться, проплясать у рогачиков... До блевотины изо дня в день с утра до вечера пялиться в гнилые бабьи лохматки – убийство!!! Но я счастливо обежал эту участь. Прикинулся умным валенком... наломал ё какие горы дровишек... Мда-с... Что было, то было... А душа всё равно просится в рай, да грехи мимо рая толкают... Теперь задача момента: красиво поставить заключительную точку. Уходить надо чисто, без помарок. Это значит, что lаtet anguis in herba.[84] Опа-асная... Кэнязя Расцветаева отпрыск. Расцветаев-младший... Виталь Владимирович. Молокососу только сорок, а он уже три года профэссор. Я в его годы скот в тайге пас да летал на побегушках у ветеринара, а он уже профэссор, чёрт его за хвост дёрни! Старший получил
Думишка занятная. Будь такой вратарь и в самом деле, что б я ему предъявил? Что? Ну разве предъявишь то, что
В эти тридцать лет я не только в рецензиях, но и на всех борских перекрестках мешал борец и Таёжку с грязью. Увы, барса за хвост не берут! Взяв же, не отпускают до победного. Иначе что я, монументальная пустота, мог делать? Подсади Таёжку на трон, а сам иди по Сибири с рукой? Пока ещё не родилась та курочка, чтоб не рвалась на насест повыше...
В последней рецензии, может, я расчирикал бы всю правду о борце, о её чудо-методе,
