— Шекспир наделил его физическим недостатком для большей выразительности, — пояснила Ольга, — Ричард III, судя по его прижизненному портрету и воспоминаниям современников, был довольно приятным молодым человеком и вовсе неплохим королём — неудачливым, правда. Но все это от нас довольно далеко. Досадно другое: то, что мы, очевидцы, своими ушами слышим досужие вымыслы и пальцем о палец не ударяем, чтобы раз и навсегда установить истину. В данном случае у нас перед Пименом одно огромное преимущество: он, главным образом, слышал, а мы — видели. Правда, и задача перед нами куда более узкая.
— В каком данном случае? — не понял Рагозин, да и мы тоже. — Какая задача?
— Минутку, дай собраться с мыслями… — Ольга допила чай, пощёлкала пальцами. — Новость слышали? У нас будет издаваться литературный альманах, не такой толстый, как столичные журналы, но зато свой, доморощенный! Уже готовят первый номер, главным редактором назначен наш Микулин. — Ольга прищурилась. — Помнишь, Вася? Ты познакомился с ним при не совсем обычных обстоятельствах.
Я кивнул. Обстоятельства и в самом деле были не из обычных: Микулин порывался выпрыгнуть в окно, а мы с Лёшей ему доказывали, что свободное падение с восьмого этажа может вредно отразиться на здоровье: Лёша облапил Микулина и нежно прижимал его к груди, а я слегка хлестал его по щекам — для снятия стресса, это медициной рекомендовано. Тогда, сразу после пожара, Микулин сердечно меня благодарил и даже трижды облобызал, но потом при встречах старался не узнавать: не очень-то приятно раскланиваться с человеком, который пусть во спасение, но все-таки набил тебе морду.
— К вечеру, ну буквально час назад Микулин зашёл в музей, — заметно волнуясь, продолжила Ольга. — Я думала, проконсультироваться, он работает над исторической повестью, но оказалось совсем другое. Сначала он спросил, как дела, я, между прочим, рассказала ему о глупых вопросах дамы, потом мы стали беседовать на эту тему, вспоминали другие нелепые слухи и сплетни, которые до сих пор, шесть лет спустя, распускают обыватели, и вдруг Микулин сделал мне совершенно неожиданное предложение! Он сказал, что сегодня на редколлегии… Словом, он предложил мне написать про Большой Пожар.
Не знаю, кто так первым его назвал, да это и не имеет значения. Один человек сказал, другой повторил, третий подхватил — и по городу пошло гулять: Большой Пожар. А ведь горело только одно здание! Ну, не совсем обычное здание, но все-таки одно-единственное. А запомнилось, и как! Наверное, потому, что, хотя за свои четыре века повидал наш город всякого, на памяти последних поколений более впечатляющего зрелища не оказалось. В войну немецкие самолёты до нашего города не долетали, опустошительных наводнений, землетрясений у нас не бывает, катастрофические пожары, когда город выгорал дотла, случались в те далёкие времена, когда был он ещё деревянным, а обычные, локальные пожары на горожан особого впечатления не производили — и видели те пожары немногие, и тушили их быстро. Другое дело Большой Пожар, который как фейерверк в честь праздника виден был с любой точки города. Потому и запомнился. Если в жизни каждого человека есть какаято веха, от которой он ведёт дальнейший отсчёт времеви, то почему бы такой вехе не быть и в жизни города? И у нас на улице запросто можно услышать: «Это когда было, до Большого Пожара?» — «Нет, месяца через два…»
Конечно, в документах, на разборах и в описании мы указывали точный адрес и официальное наименование здания — Дворец искусств, но между собой, вспоминая, так и говорили — Большой Пожар. Вкипепо в память, в сердце. Уже потом, когда в наш гарнизон прибывали для прохождения службы видавшие виды ребята, они поначалу даже обижались: «Торфяные пожары по месяцу тушили, а у вас один дом горел, за несколько часов справились — подумаешь, пожар века!» Но через месяцдругой ребята обживались, вникали в суть и честно признавались» «Мы-то думали, всяк кулик своё болото хвалит… Ничего не скажешь — Большой Пожар!»
В нашей семье главный его знаток — Бублик. Правда, в тот день ему ещё двух лет не исполнилось, но, во-первых, как говорит Дед, «лучше всего человек запоминает своей шкурой», а к Бублику это относится в полной мере, и, во-вторых, у него вообще потрясающая память. Живём мы неподалёку от УПО (управление пожарной охраны), дня не проходит, чтобы на чаек не заскочили приятели; чаек, бывает, растягивается до позднего вечера, мы сидим, вспоминаем, спорим, и вдруг из спальни доносится: «Дядя Коля не с шестнадцатого, а с четырнадцатого этажа ту тётю спас!»
И хотя Дед тут же бежит ругаться и плотно прикрывает двери, для Бублика нет большего удовольствия, чем уличить нас в ошибке. А когда ему внушают, что это нехорошо — вмешиваться в разговор взрослых, — он резонно возражает: «А зачем вы говорите неправду?» Тут и сам Макаренко развёл бы руками…
Если Бублик в свои восемь лет слывёт знатоком спасательных операций, то о том, что происходило в самом здании до и в разгар боевых действий, лучше многих других знает Ольга. Может, кое-кому из этих других довелось повидать побольше её, но видеть и знать — разные вещи. Иной видел много, а знает мало, а другому одной детали достаточно, чтобы уловить суть — так учёные по чудом сохранившейся кости восстанавливают облик доисторического животного (из Ольгиного лексикона — она заместитель директора краеведческого музея по научной части).
Что же касается нас, то о Большом Пожаре мы тоже знаем не понаслышке. Несколько слов о нас.
Дед (так отец приказал себя величать после «выхлопа на пенсию»), в миру Василий Кузьмич Нестеров, прославился в пожарной охране сногсшибательной карьерой: за тридцать семь лет беспорочной службы вырос от рядового ствольщика до старшего сержанта. Это нашло своё отражение в одном первоапрельском капустнике, где про Деда было сказано: «Главный недостаток — склонён к карьеризму». Лет пятнадцать Дед прослужил командиром отделения газодымозащитников, а уж газодымозащитники, поверьте на слово, на пожаре в гамаках не отдыхают.
Про меня, своего единственного сына, Дед любит говорить, что я «рождён на каланче и воспитан в казарме». Словом, потомственный пожарный, который, опять же по Деду, «семь лет набивал себе голову всякой требухой» — имеется в виду учёба в пожарно-техническом училище и в нашей Высшей школе. Последние семь лет работаю в УПО оперативным дежурным по городу, звание — майор. Видывали на улицах красную «Волгу»? На ней мы, оперативная группа пожаротушения, и выезжаем в город на проверки и пожары — я, мой начальник штаба капитан Рагозин, начальник тыла капитан Нилин и связной, сержант Лёша Рудаков.
С Димой и Славой мы одногодки (нам по тридцать два), вместе учились, женихались, спасали друг друга от огня и начальства — словом, друзья. Объединяет нас и то, что «на заре туманной юности» все трое мы бурно ухаживали за Ольгой, а досталась она другому, и то, что моя первая жена Ася, которая родила Бублика и умерла при родах, Димина двоюродная сестра. Кстати, Бублик — это потому, что первые слова, с которыми мой Саша обратился к миру, были «бу-бу-бу», «Эх, ты, Бублик», — умилился Дед. Так и осталось.
Ещё об одной кличке: нашу неразлучную троицу в УПО прозвали «пьедестал почёта». Не потому, что мы слишком часто на нем оказываемся — наоборот, полковник Кожухов и его зам Чепурин куда чаще нас ругают, чтоб не зазнавались, — а из-за нашей комплекции. Если я среднего роста и такого же сложения, то Дима высокий, белый и гладкий, а Слава — коротышка с круглым лицом, нелепыми пшеничными усами и плечами боксератяжеловеса.
Как раз в наше дежурство — а дежурим мы сутки, потом сменяемся — и случился Большой Пожар. Не забыть нам его! И потому, сколько сил стоило его потушить, и ещё
