поджилки не так трясутся.
— Кокетничаешь, Коля, — упрекнула я. — Ты — и боишься высоты?
— Насчёт поджилок Коля, конечно, загнул, — сказал Вася, — страх к нашему брату приходит после, а не во время пожара. Это потом содрогаешься, что работал на такой верхотуре, в таком дыму. К высоте, особенно если лезешь по штурмовой лестнице без страховки, относишься с уважением.
— Я забыла, что без страховки.
— Страховаться там было некогда, — сказал Клевцов. — Каждая секунда была на счёту, только и делали, что нарушали. Но штурмовка — она совестливая, безотказная, не автолестница, которая может закапризничать.
— Ты-то знаешь, что штурмовка надёжная, а знает ли об этом штурмовка?
— сострил Дама. — Она ведь неграмотная, даже свей технический паспорт читать не умеет. Коля, твоя штурмовка не рассказывала, какие чувства она испытывала, когда в неё врезалось оконное стекло?
— Коля, это на каком этаже? — спросила я.
— На 16-м.
— А ваши чувства, товарищ капитан? — продолжай шутить Дима. — Писателю очень важно знать, какие страницы жизни промелькнули в этот момент в вашем сознании. Детство, отрочество, первая любовь?
— Совершеняе отчётливо помню, — в тон ответил Клевцов, — была единствеввая мысль: до чего же хорошо, что в тот момент никого на ступеньках не оказалась. Могло бы разрезать, как бритвой, а уж сбить — наверняка.
— Пока Лёша не принёс штурмовку, давайте вводить Олю в курс дела, — предложил Вася. — Значит, площадь крыши примерно пятьдесят на сорок, покрытие, — Вася ковырнул снег сапогом, — бетонное… Коля, интересно, когда вы топали по крыше, как стадо слонов, зрители в кинозале не свистели?
— Что ты, они же «Золотую лихорадку» смотрели, — ответил Клевцов. — Лично мне, когда я Чаплина смотрю, хоть из пушки стреляй. Мы-то им вряд ли мешали, а вот они нам… Когда снизу взрывы хохота доносились, мы воспринимали это как кощунство. Что ваш топот! стекла, рамы, матрасы, чемоданы сверху летели, врезались в крышу, как бомбы, разве что без взрыва. Помню, апельсины по всей крыше рассыпались… Но если с самого начала, то тридцатиметровку полковник велел подать сюда, на этот край. По ней мы и поднялись.
— Сколько вас было? — спросила я.
— Кроме Юры Кожухова, Володьки-Уленшпигеля и меня, полковник взял два отделения газодымозащитииков. И штурмовок Слава подбросил штук двадцать пять… Да, ещё такое наблюдение, может, тебе пригодится, я ведь до сих пор работал с фасада, а теперь, когда оказался во дворе, то увидел, что ситуация здесь нисколько не лучше. Вон там, — Клевцов махнул рукой на правое крыло главного здания, — спасали с двух автолестниц, а на этом крыле — с одной. Ещё такая деталь: оттуда, с девятого этажа, свисала спасательная верёвка, какой-то растяпа бросил казённое имущество на произвол…
— Не какой-то, а майор Нестеров, — строго поправил Дима, — это когда драпал с Лёшей из литобъединения… А вот он и сам, лёгок на помине. Где пропадал?
— Мороженое с вареньем в буфете, — честно признался Лёша. — Ольга Николаевна, хотите, я вам сюда принесу?
— Бр-р, только мороженого мне здесь и не хватает!
— Ладно, потом, — обнадёжил Лёша, — буфетчица знакомая, я вам без очереди возьму.
Клевцов сосредоточенно смотрел наверх.
— Полковник больше всего опасался, что огонь распространится до верхних этажей, — припомнил он. — Ну, как в Сеуле — факелом… Словом, боялся опоздать. Когда мы сюда поднялись, огонь выбивался из многих окон, хотя и не на всех этажах, и в отблесках было видно, что на лоджиях скопилось порядком людей. А вот сюда, прямо где мы стоим, один с пятой лоджии на связанных простынях спустился, а за ним другой на этих же простынях, только не повезло ему — оборвался. Полковник ему кричал: «Стой, где стоишь!», а он не послушался. А может, и не слышал…
Это я уже знала: удачно спустился Соломатин, электромонтёр, а разбился Филимонов, слесарь.
— Скорее всего не слышал, — продолжал Клевцов. — В первую минуту я даже артиллеристам позавидовал, у которых наушники. Был сплошной гул, но это ещё ничего, а вот когда из гула вдруг вырывался чей-то пронзительный крик, очень на нервы действовало. Из окон кричали, из лоджий. Одно хорошо — раздумывать некогда, полковник сразу поставил задачу… — Клевцов взял у Лёши штурмовку, ласково её погладил. — Две стальных тетивы, тринадцать деревянных ступенек да стальной зубастый крюк — вот и вся автоматика. Палочка-выручалочка! Длина четыре метра, вес десять килограммов — пушинка, а двоих на себе запросто держит, двести килограммов. Ребята, вы тряхнёте стариной или мне урок проводить?
В нескольких шагах от нас высилась бетонная громада высотки. С самого верха, из ресторана, доносилась музыка, откуда-то слышался женский смех, весёлые голоса; даже не верилось, что шесть лет назад здесь был ад. Я вспоминала своё, вживалась в обстановку, и меня охватывало волнение. Да и все вдруг посерьёзнели, даже Дима.
Клевцов взял штурмовку и подошёл к высотке.
— Начинал я, за мной поднимались Юра Кожухов и Володька. На первых четырех лоджиях никого не оказалось, забрасываю штурмовку на пятую — это считая от крыши кинотеатра, а от земли двенадцатый этаж высотки… Значит, забрасываю — и слышу детские голоса. Дети!
2. СЕРЁЖА КУДРЯВЦЕВ И ТЁТЯ ШУРА
Удивительно переплетаются человеческие судьбы! Жили-были на свете два человека, самые обычные и простые, попроси их рассказать о своей жизни — пяти минут хватит. И вдруг волею случая дороги этих людей пересеклись, и возникло такое, чего простым и обычным никак не назовёшь. Как два неприметных, заурядных с виду камня: лежат себе годами, и внимания на них никто не обращает, а возьмёшь, ударишь один о другой — искры!
Ну, понятно, тысячу раз в романах было, в пьесах и поэмах, когда встречаются юные или даже не очень юные Ромео и Джульетта: ток из рук, любовь с первого или второго взгляда и все последующее. Тут уже не просто искры, а пламя бывает, всепоглощающий огонь! Но наша история развивалась совсем по-иному, да и не могла иначе, потому что Серёже Кудрявцеву было тогда чуть за двадцать, полгода как из армии пришёл, а тёте Шуре шестьдесят с хвостиком; и то, что эти одинокие души потянулись друг к другу, в романтические схемы никак не укладывается.
Началось с того, что весенним вечером вёз таксист пассажиров, мужа и жену, которые куда-то сильно опаздывали, всю дорогу переругивались и подгоняли водителя, намекая на чаевые. И тут, проезжая пустынным переулком, водитель увидел, что с тротуара пытается встать пожилая женщина. «Гони! — протестовали пассажиры. — Пьяная, наверное!» Но водитель уже остановил машину, вышел, помог женщине встать и довёл её до крыльца. «Что с тобой, мамаша? — Оступилась, сыночек, езжай, спасибо тебе, дождусь кого-нибудь. — А далеко тебе? — Далеко, из гостей я, ты езжай, видишь, волнуются…»
Может, водитель так бы и поступил, если бы не увидел, что лицо женщины исказилось от боли. Ничего не говоря, подхватил её на руки, понёс в машину и стал осторожно устраивать на переднее сиденье. Пассажирам бы выразить своё сочувствие или, на худой конец,
