Кто-то подорвался на мине, к нему бежал санитар.
— А-а-а!
Предсмертный крик — ножом по сердцу. Послышалась дробная пулемётная очередь — недобитые немцы оживали. Мы попрыгали в траншею.
— Впе-ере-ед!
На бруствере во весь рост стоял комбат Макаров, размахивая пистолетом.
Я задыхался, мне мешало нестерпимо бьющееся сердце, прилипшая к телу рубашка и крупные капли пота, стекавшие на глаза из-под пилотки. Все, чем я жил до сих пор, полетело ко всем чертям, в жизни осталась одна цель: не отстать от Володи. Сзади разорвалась граната, я на ходу обернулся, больно ударился о торчащий из груды рыхлой земли ствол пулемёта и с размаху полетел на дно траншеи. Быть может, это меня спасло: автоматная очередь свалила двух бегущих за мной бойцов.
Все дальнейшее я вижу отчётливо и ясно, словно просматриваю кадры документального фильма.
Рослого немца, выскочившего из хода сообщения, Володя уложил ударом приклада по каске и тут же закричал:
— Ложи-ись!
Из открытой двери блиндажа вылетели две гранаты с длинными деревянными ручками. Одну из них подхватил Володя и швырнул обратно. Другая взорвалась, и Виктор Чайкин, матерясь, схватился за левую руку. Не сговариваясь, Юра Беленький и Володя одновременно бросили в блиндаж гранаты, а Владик Регинин, просунув в дверь вытянутый в руке автомат, дал длинную очередь. Вслед за Володей я вбежал в блиндаж. На полу лежало несколько немцев. Один из них, в дальнем углу, был жив и, приподнявшись, трясущейся рукой наводил на Володю пистолет.
— Володя! — заорал я и нажал на спуск. Заело! Я швырнул автомат в немца и промахнулся, а Володя ударом ноги вышиб из его руки пистолет. Немец уронил голову на пол и затих.
— Здесь порядочек! — Володя улыбнулся, поднял пистолет и выскочил из блиндажа. — И здесь тоже, выходи спокойно!
Я устремился за ним и столкнулся лицом к лицу с комбатом Макаровым.
— Куда дел оружие? — вытирая пот со лба, жёстко спросил комбат.
Я ахнул и бросился в блиндаж за своим автоматом.
И здесь произошла сцена, которая стала достоянием всей роты и принесла мне весьма досадную известность.
Немец, у которого Володя выбил пистолет, сидел на полу, ошалело поводя окровавленной головой. В руках у него был мой автомат. Увидев меня, немец поднял его на уровень моего живота и оскалился. Сердце у меня остановилось.
Щёлк! — осечка.
Щёлк! — осечка!
Я бросился к немцу и схватил руками ствол.
— Отдай автомат! — заорал я. — Отдай!
На крик вбежали Юра Беленький и Владик Регинин. Быстро оценив ситуацию, Юра ухмыльнулся.
— Погоди, сейчас разберёмся, — успокоил он меня. — Это твой автомат?
— Мой!
— Слышишь? — возмущённо сказал Юра насмерть перепуганному немцу. — Миша врать не будет, отдай ему автомат, а сам подними ручки кверху. Хенде хох, сволочь!
Немец пытался поднять руки, но снова потерял сознание.
— Ещё немножко, и я сам бы отобрал, — осознав глупость ситуации, сообщил я.
— Не беспокойся, — ядовито проговорил Юра, похлопав меня по плечу, — мы люди свои, трепаться не будем, за пределы полка не выйдет!
В блиндаж ввалились потный и довольный Ряшенцев, Володя и Чайкины. Рана у Виктора оказалась пустяковой, кость не была задета, и отец бинтовал руку сына, ругая его на чём свет стоит. Виктор послушно поддакивал, исподтишка нам подмигивая.
— Наше дело сделано, подождём танков, — весело сказал Ряшенцев, садясь за стол, — Жив, трижды обстрелянный?
— Меня спас! — засмеялся Володя, подбрасывая на руке «вальтер». — Эх!.. — Володя бережно взял в руки покрытый блестящим перламутром аккордеон. — Достанется же кому-то музыка… Уж давно умолкли танки, а тако-ого не забыть, и с тех пор на ту поля-янку ходит девушка грустить… Не переправились обозники, дал бы кому-нибудь на сохранение… Часто та-ам она-а встречает утра розовый рассвет, речь танкиста вспо-оминает…
— Не расстраивайся, брось его, — посоветовал Ряшенцев. — Степан Петрович, немец-то живой, посмотри его. Немецкий знаешь, Полунин?
— Я английский в школе учил.
— Жаль, я тоже не очень… — покачал головой Ряшенцев и спросил немца, которому Чайкин-старший перебинтовывал голову: — Гитлер капут, значит?
— Капут, капут, — охотно поддержал немец. — Их бин арбейтер.
— Знаем мы таких рабочих, — с усмешкой сказал Володя. — Ладно, можешь не класть в штаны, никто тебя шлёпать не будет.
— Везучий немец, доживёт до конца. — Юра сплюнул. — А ну покажи.
Вконец расстроенный, я протянул ему свой автомат, из которого, как легко было понять, мне так и не удалось сделать ни единого выстрела: затвор покорёжило осколком, а другой осколок ухитрился закупорить ствол.
— Да, тринадцатой зарубке не бывать, — с искренним соболезнованием проговорил Юра и похлопал меня по плечу. — Все равно молодец, отстоял своё оружие в борьбе с полудохлым фрицем!
Тщетно я подмигивал и корчил умоляющие рожи — Юра уже вошёл в роль.
— Вбегаем мы с Владиком в блиндаж, а он кричит: «Отдай автомат, он на меня записан, спроси у гвардии ефрейтора товарища Чайкина! Это, — кричит, — настоящее воровство — чужие автоматы хватать. Креста, — кричит, — на тебе нет!»
— Враньё все это, не верьте ему! — вспылил я.
— Враньё? — страшно обиделся Беленький. — Отродясь не врал, Владик свидетель. Фриц, было такое?
Держась обеими руками за голову, немец послушно пробормотал что-то вроде «Гитлер капут». Юра удовлетворённо кивнул и поплел такое, что в блиндаже стоял сплошной рёв. В дальнейшем эта история, обрастая новыми измышлениями, распространилась, но и я не остался в долгу: через несколько дней мне удалось отплатить младшему сержанту Беленькому той же монетой.
— Не расстраивайся, — вытирая слезы, сказал Ряшенцев. — Витя, отдай ему свой автомат, пусть таскает, пока твоя рука не заживёт. С пистолетом повоюешь.
— Вот спасибо! — обрадовался я. — И рожки тоже.
— Может, и штаны тебе отдать? — проворчал Виктор, отдавая всё-таки рожки. — Учти, он у меня пристрелянный, шкуру спущу!
— Есть учесть насчёт шкуры! — вытянулся я.
— Тише, — Ряшенцев прислушался. — Рыбалко пошёл, ребята!
Мы выскочили из блиндажа. Через Нейсе по понтонному мосту переправлялись танки. Один за другим они сползали на берег и с рёвом устремлялись вперёд.
— Теперь и дальше наступать можно, — весело произнёс Ряшенцев и побежал к
