На него весело смотреть: в Москве врачи за последние месяцы отыскали у Левы гипертонию, сердечную недостаточность, хронический бронхит, тонзиллит, аритмию, гастрит, затаскали по кабинетам, замучили анализами, посадили на диету и приговорили к неотложной госпитализации. В крайнем случае, посоветовавшись, мудро решил консилиум, пациент должен брать отпуск и ехать в санаторий, что Лева и сделал. Посмотрели бы врачи, как он пилит снег, перетаскивает на плечах связку пудовых досок и лихо орудует топором!
— Мы тебя вылечим, — обещает Вася. — Три раза в день до еды перетащишь по полтонны груза — и будешь как новенький.
Наш станционный доктор Владимир Пономарев изучил Леву и подтвердил, что при соблюдении установленного Сидоровым щадящего режима у Левы есть серьезные шансы выжить. Кушать можно все, не противопоказана тройная порция, не возбраняется и утренняя зарядка — желательно с двухпудовыми гирями. Подумав, доктор добавил, что в перерывах между работой пациент может в порядке отдыха (рекомендация Марка Твена) выдраить полы в старой кают-компании и коридорах.
Легко стряхнув с себя навязанные врачами болезни, Лева работает за двоих («за себя и за Санина», — утверждает он). Это явное преувеличение: как ученик плотника, я вкалываю не за страх, а за совесть. И выгибаю гвозди, подпиливаю до нужных размеров доски, подаю мастерам инструменты и отгоняю собак. Последнее ценится особенно высоко, так как собаки, услышав стук топора, сбегаются на зрелище, радостно лают, делают стойки, прыгают и лезут под руки. После того как Лева могучим ударом топора чуть не разрубил Черныша пополам (тот отскочил в последнее мгновение), я и был поставлен вышибалой.
Собак на станции пять штук. Все они разномастные, веселые, любят греть свои шкуры у радиаторов и не надоедают доктору жалобами на плохой аппетит. После плотницких работ их любимое зрелище — наша с Левой зарядка. На нее они сбегаются всем коллективом, чтобы принять в этой игре активное участие. Махи ногами собаки осуждают — этот элемент зарядки кажется им недостаточно эстетичным, да и можно заработать ногой по морде, а вот отжимания руками от пола обожают: тут же ложатся рядом и облизывают с двух сторон. Другие любимые элементы — пробежки и прыжки на месте, их собаки аккуратно выполняют вместе с нами. А чтобы мы случайно не забыли про зарядку, они с пяти утра начинают бегать по снегу над нашей комнатой, напоминая, что пора начинать, и посмеиваясь над тем, как полусонные люди осыпают их отборными проклятьями. Словом, с нашими собаками не соскучишься.
Летом на купол нагрянут гляциологи и геофизики, станет людно, а пока что зимовочный коллектив на станции небольшой — десять человек. Смысл ее существования — в буровой установке, которая вгрызается в ледник и извлекает из него керн, чтобы затем, допросив его как следует, выведать историю формирования ледника. Руководит буровиками Виктор Пашкевич, прошедший отличную школу на станции Восток. «На дворе минус 80, в буровой на полу минус 60, так что здесь для меня курорт! — говорит он. — Наша работа на куполе — своеобразная репетиция бурения на Востоке, для которого отрабатываем технологию, буровые снаряды и подъемное оборудование».[9] Кроме метеоролога Леонида Алексеева, который по горло занят своими делами, весь коллектив работает на буровую, и Сидоров чрезвычайно доволен, что заполучил такого трудягу-плотника, как Лева. А когда мы уединяемся фантазировать и Лева остается без напарников, он принимает заказы на штучную работу: сколотил огромный кухонный стол с полками (блат у повара Славы), поправил дверь в дизельной (личное рукопожатие Харламова), сработал новый порог (общая признательность — о старый все спотыкались, через одного падали и неистово ругались) и переделал массу всякой всячины.
Чтобы Лева не слишком зазнавался, я доказал, что тоже не лыком шит: прибил в нашей комнатке гвоздь для полотенца (обрушив при этом умывальник, который Лева потом полдня приводил в порядок).
ФРАГМЕНТЫ ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ
За месяц нашей жизни на куполе было всего лишь одно собрание — минут на десять. Я давно заметил, что, когда все работают, и работают хорошо, собрания становятся не нужны. Впрочем, когда работают плохо, никакие собрания не помогут — практикой доказано. Страсть к собраниям и совещаниям — наш бич, в девяти случаях из десяти они созываются исключительно «для галочки», чтобы на что-то отреагировать — причем людьми, которые сами не умеют и не любят работать. Мы успешно начали бороться против пьянства и прогулов на производстве, но человек, умеющий экономически мыслить, без труда докажет, что пустопорожние собрания и излишние совещания похищают рабочего времени никак не меньше. Мы еще великие мастера прикрывать говорильней свое безделье; хорошо, конечно, что сегодня профессиональным выступальщикам жить становится труднее, но до полной победы над ними еще далеко. Не помню, было ли что-то подобное у Паркинсона, но я бы сформулировал такой закон: качество работы обратно пропорционально количеству собраний и совещаний.
Один мой знакомый ученый, доктор наук, повесил на двери своей лаборатории объявление: «В течение рабочего дня настоятельно прошу не беспокоить вопросами, не относящимися к работе лаборатории». И — категорически запретил подчиненным в рабочее время ходить на собрания, заниматься общественными делами и всем прочим, за что они не получают зарплату. Прозвенел звонок — милости просим, заседайте хоть до глубокой ночи, но — когда прозвенел, ни минутой раньше. Уверен, что если бы этот почин был подхвачен и получил официальное одобрение, ряды пустозвонов поредели бы, словно выбитые картечью.
Полярникам, каждый из которых знает, что его работу за него не выполнит никто, праздное суесловие чуждо; а если необходимо посоветоваться, обсудить неотложные вопросы — почему бы это не сделать за обедом, за ужином? Сидоров нашел и такой оригинальный метод: собирал людей, раздавал им ножи, ставил два ведра картошки — и короткое совещание проходило с двойной пользой, под аплодисменты повара.
«Вчера, 18 октября, был изумительный день: без ветра, ясно, и вдруг начало выплывать солнце — желто-красный шар. Фланировало по небу часа полтора, все сбежались любоваться. Наверное, больше солнца не увидим».
И ошибся: через несколько дней снова выплыло минут на пять, и снова все бегали смотреть. А потом наполз туман, и — прощай, светило! В нынешнем году тебя увидим только мы с Левой, остальные наши товарищи — в феврале.
На купол опускалась полярная ночь. Не знаю человека, который ее любит; медведь — он ночью залезает в берлогу и беспробудно спит, пока внутренние часы не пробьют: «Мир ожил!»; а человек — день ли, ночь ли — приходит в полярные широты работать, морально готовясь к тому, что в начале ноября солнце надолго уйдет. И пусть не полная, глухая темнота, а сумерки, но все равно без солнца жить плохо. В ночь у меня всегда возникало ощущение, что я нахожусь на другой планете, таинственной и лишенной красок, полной теней, порождающих неясную тревогу. Многомесячная ночь да еще пурга — две главные причины возникновения «полярной тоски», слабо изученного, но точно зафиксированного старыми полярниками состояния. «Подумаешь, днем героизм проявлять, — сказал как-то Сидоров. — Ты ночь проживи с улыбкой — тогда и посмотрим, какой из тебя полярник».
