отлично становятся фуры с чаем и с мандаринами. Фрахты они нам сбивали…
По рынку бродят солдаты армии метрополии: лопоухие, в летних тельниках. Роются в колониальных товарах перед отправкой на родину. Хороший подарок милахе. А эта вот шаль — для мамаши.
А ведь они — не взрослеют. Десять лет назад, в Эфиопии, они были моими ровесниками. Я стал старше на десять лет. А они — по-прежнему пацаны с обгоревшими под южным солнцем ушами.
Бумеранг. Возвращаясь на родину, колониальные воины несут семена на подошвах сапог. Прорастут где-то в Ольстере. И всё равно — победитель вернулся домой, или проигравший сражение в Африке.
Когда крались мимо Сухуми, и за полста миль от берега полыхали зарницы залпов. 'Грады', 'шилки' и прочие модернизации бомб гросс адмирала Нахимова.
А у Рэнки там — брат и родители. Воюет ли брат? Поставят ли ему памятник на медяк, что найдут в кармане убитого? Мародёры и похоронщики тоже любят войну. Мы — не дикари.
Поставят ли памятник тому адмиралу, который планировал высадку пацанов из морпеха грузинам в тыл? 'Без объявленья войны… Внезапно…Конфисковали тяжёлые вооружения…' А они артиллерией только и держались против чеченцев. Бумеранг. Морпехи теперь — в Чечне.
Воткнут ли пропеллер в могилу тем лётчикам, что за деньги бомбят обе стороны? Кто заплатит, тот с авиацией. Не видать с вертолёта ночью, что обстреливаешь сейнер с беженцами, а не подводную лодку грузин с ядерными боеголовками?
Нет, Левон, я — не русский. И этим горд. Я уже ненавижу их Третий Рим, как болгары не любят Второй.
— Я кричал Шеварнадзе, что он предал нас, когда он обходил позиции! Я не стал отдавать орудия. Я вернусь ещё, дайте срок.
Левон уже год живёт всей семьёй в гостинице. Он — директор завода, строитель. Он всегда не любил торговцев, но приходится вот торговать: сахар, мука, сулугуни, мандарины, лавровый лист, водка. Заботы о хлебе насущном. Он и в тире стрелять не любил, но вот пришлось воевать. Он командовал батареей. И дворник станет гусаром, когда война докатилась уже до второго подъезда.
— Звонил недавно соседу. Телефон-то остался прежний. Жалуется: очень наглый живёт в твоём доме теперь, оттяпал кусок огорода. Себе звоню. Говорю ему, давай квартирант, оттяпай ещё у соседа слева. Я вернусь и поблагодарю.
— Эх, мужики, что вы гробитесь за копейки? Заверните в Сухуми, за наши головы абхазы отвалят вам больше. Гия, правильно я говорю?
— Нет, нам честный клиент дороже. Те заплатят ещё ли? Или к стенке поставят? 'Спартак' вон нашли в Сухуми. Стоит в порту без команды. А все думали — утонул.
Ну вот, всё наладилось. Не прошло и двух лет. Есть нормальные, из тех что не кинут, клиенты. Капитаном теперь — Барышевский. И команда — не воры и пьяницы. Все свои. Из тех, кого знал сто лет — ещё в Персидском заливе. Заняты привычным им делом: без геройства пройти войну ночью.
Сладкую парочку и не видим: один половинит взятки, второй нами везёт контрабандный свой сахар. Все довольны, смеются.
Только ты вот меня не любишь.
Почему? Появились деньги. Я — сильный. Я — выстоял там, где другие сломались. Я из ничего сделал деньги для себя и семи друзей. Все сидели б сейчас без работы, если б не я. Я, я, я!..
Только вот тебе это 'я' противно. И не спешит оно в тихую гавань. И над другими ещё потешается.
Кирилл каждый вечер готов срываться и ехать. Разговоров всех — лишь об Ольке и о малом. Её и зовут как тебя. И всё так похоже на нас, когда были мы помоложе, чуть-чуть по течению выше, и я готов был цепляться зубами в крыло самолёта, чтобы на два выходных, но вернуться к тебе, Маячок.
Слушай, а если б не эти выходные, не было бы нашей Барби?
Куда всё ушло?
— Кирюха. Зарплату проездишь.
— Подожди Кирилл, будет всякое, — я ж куда умудрённей и опытней, могу поучать зелёных, и до первых размолвок не доживших, из училища — в молодожёны, как меня, шутя, поучают старые моряки:
— Всё нормально. По графику. Настоящий моряк обычно женится дважды. Второй раз — счастливо.
А ведь точно. Из тех трёх курсантов, которых кормила ты докторской перед КПП училища, соблюдают график все трое: один просто ушёл от жены, второго жена просто выгнала, третий… Да, об Андрюхе — потом.
Поучитель мой тоже просто узнал, что полгода уже, как разведен, и жена с другим живёт в Польше. Вернулся из рейса — пусто. Квартира продана. Гараж и машина — остались. Всё по-честному.
Рейс был прогарный. Стоял под арестом в Африке. Продал машину, живёт в гараже. Ты Уруса, должно быть, помнишь. Мы ходили к нему, когда он был в гипсе. Ты ещё возмущалась: стоишь в порту всего день, а жену в какие-то гости тянешь. Может быть, и жену его вспомнишь. Нынче — пани уже, оказывается.
Может есть этот график, этот порог?
Может есть, только не для меня.
Потому что хочу — тебя одну. Чем приворожила ты меня, ведьма моя? Что подсыпала в чашку и что нашёптывала? Никак от чар не избавиться.
Смейся. Пробовал — не получается.
В Ялте. Ещё в шоколадный год.
Пляж, безлунная ночь, волны плещутся. Рядом — голая девка какая-то. Водолазы с буксира сочинского удружили. Мол, выручи. Перебор получился с девками. Дарим, как представителю братского судна. Водка — в нагрузку.
Девка плачет и даже страдает. Кто б утешил? С работы, наверное, вытурят. Загуляла она с водолазами. Горе горькое. Жизнь — не мила. Ведь порядочные судовые девки только с горя могут отдаться чужому радисту сразу после вчерашнего сочинского капитана.
Кто б утешил? Вдвоём мы на пляже.
Пока что купаемся. Я всё не утешаю. Мне противно играть в эти игры. Девка спьяну решает топиться.
Волоку её, дуру, к берегу. Да, наощупь она ничего. Голышом ведь купаемся. К тому ж — Ялта, ночь, водка выпита. Вот сейчас догребу, стану на ноги, на руках уже можно будет тащить её, чего нам, лицедеям, и надо.
Бог ты мой, как противно вдруг. Водка что-ли? Да нет — игры в горе. И в спасение утопающих. И — в любовь…
Отучила меня ты от этого. Всё — взаправду. И горе, и радости.
— Знаешь что, дорогая, — топись. Но в другой только раз. Возвращаю тебя, туда где взял. А там — хоть топись. Водолазам привычней с русалками.
Хочу тебя, моя ведьмочка.
