Кнопка для приглашенных. Вообще это больше шутка…
— А как же ворота открывались перед машиной? Тут фотоглаз не поможет. Все машины этой серии одинаковые.
— От гудка. Он определенного типа. Прибор-резонатор. Настроенный на тот же тон, он включает механизм ворот. Это тоже вроде шутки. Мне захотелось обойтись на даче без ключей.
— А вы сами, когда приходите домой, тоже гудите? — улыбнулась мать Зои, наливая гостю чаю. — Не слишком ли это сложно? Ключ, пожалуй, проще…
— Меня мои вещи знают. Они, — усмехнулся инженер, — стараются, если можно так выразиться, услужить мне, прежде чем я на них взгляну. Вот это уже не шутка, а серьезное удобство. Можете спросить Зою Владимировну.
— Охотно подтверждаю, — засмеялась Зоя. — И должна сознаться, после вашей дачи мне кажется как-то все неприспособленным у нас в квартире. Подхожу к шкафу с книгами, а он не открывается. Ухожу из комнаты — свет не гаснет. А ведь до сих пор я думала, что у нас очень удобная квартира.
Разговор принял шутливый характер. Гость ответил еще на несколько вопросов и стал прощаться.
Зоя с невольным уважением оглядела высокую фигуру инженера. Она вспомнила молодого диспетчера из управления автоматическими станциями. Вот они, представители советской техники, новое поколение инженеров! для них нет ничего невозможного. Вопрос техники! Если будет нужно, они автоматизируют управления десятками гидростанций, заставят машину слушаться голоса человека, — лишь бы это было целесообразно и освобождало человека от механических усилий, освобождало для творческой работы.
«Человек — раб машины, — провозглашали иные «интеллигенты» капиталистического мира. — Машина закрепостила человека. Долой машины!»
А эти люди, представители невиданной в мире новой, советской интеллигенции, превращают машины в послушных слуг свободного чело века.
Погруженная в раздумье, Зоя не заметила, что Бобров уже давно стоит перед ней.
— Извините еще раз, — сказал он, протягивая свою широкую руку. — Прошу вас ко мне на дачу — вместе со всей семьей. Все уже согласились. Осталось только получить ваше согласие.
Они вышли во двор. У подъезда стояла знакомая Зое зеленая машина.
— А над чем вы сейчас работаете? — спросила Зоя.
— Об этом говорить еще рано, — засмеялся инженер. — Но когда работа будет закончена и можно будет об этом писать, я, — он посмотрел на Зою, — сообщу вам первой. Это будет самая настоящая сенсация. Только советская!
Он сел в машину и надел перчатки, лежавшие на переднем сиденье.
Зеленый лимузин развернулся, выкатил на улицу и затерялся в потоке автомобилей.
Железное сердце
Человек полз на четвереньках… К локтям и коленкам его были крепко прикручены толстые куски ватной стеганой куртки, нарочно для этого разорванной. Подняв локоть, он прислушивался, держа руку на весу; затем медленно, очень медленно опускал локоть на землю, затаивая дыхание и стараясь не издать ни малейшего звука. После этого тем же путем передвигал на несколько сантиметров колено. Это замедленное передвижение, при котором человек то и дело замирал, как собака, сделавшая стойку, продолжалось уже полтора часа, и за это время он прополз полтораста метров.
Полная тьма окружала его. И хотя он полз с открытыми глазами, напряженно вглядываясь вперед, ветвь кустарника хлестнула его по глазам неожиданно. Инстинктом животного подавив рычание от боли, он осторожно отвел ветку и, зажмурив слезящийся, начавший пухнуть глаз, взглянул вперед.
Впереди ничего не было. Прямо за кончиком носа начинался мрак. Человек вздрогнул. Ему показалось, что перед ним земли больше нет. Пропасть разверзалась впереди: одно неосторожное движение — и он полетит вниз, ничего не видя. Смутное предчувствие опасности заставило его отпрянуть.
Прошло несколько минут. Он прислушивался… Тихо упала капля, набухавшая на ветке медленно, как почка. Прошуршала, скользнув в траву. Снова тихо. Влажные испарения поднимались с земли. Левый локоть промок — земля была сырая.
Капля упала с дерева или куста. Шум слышался впереди. Значит, там земля, твердая почва. Пропасть, вызвавшая внезапный страх, существовала только в воображении. Разыгравшиеся нервы? В этой темноте неудивительно потерять ориентировку: можно ползать до утра в одном месте — по кругу.
Человек замер. Затем медленно, как еж, разворачивающийся из клубка, пошевелил онемевшими конечностями и тронулся дальше. Он полз с теми же мерами предосторожности, пока не уткнулся головой во что-то твердое. Протянув руку, он нащупал мшистый ствол поваленного дерева. Подтянувшись поближе, он стал переползать через это препятствие.
Вот он поднял голову над стволом, принюхиваясь: даже воздух казался ему пропитанным запахом опасности. Он подтянулся на руках и поднял грудь из-за ствола. От физического напряжения сердце его забилось, и в этот момент он увидел или ему показалось, что впереди, метрах в трехстах, мигнул огонек и тотчас же погас.
Выстрела он не слыхал, так как раньше, чем звук дошел до его уха, пуля пронзила ему сердце…
Выстрел!.. Находившиеся в комнате насторожились. Лампа с большим плоским абажуром, висевшая над столом, казалось, вздрогнула и мигнула коптящим язычком.
Или просто почудилось? Лес вокруг молчал. Спокойно горела лампа. Недопитые кружки чая и стопка окурков в пепельнице свидетельствовали о затянувшейся беседе.
— Выстрел, — с покойно сказал лейтенант, как человек, много слышавший выстрелов и определяющий звук с его технической стороны, совершенно так же, как, например, люди, специализировавшиеся на разведке самолетов, по шуму моторов за много километров с уверенностью определяют, какой летит самолет.
Лампа мигнула на этот раз сильно. На пороге распахнутой двери стоял боец.
— В секторе ноль — пятнадцать, — сказал он, — один выстрел. Винтовочный. Похоже на нашу винтовку, но… не совсем. Какой-то странный!
— Хорошо, — сказал лейтенант. — Продолжайте наблюдение!
Боец уже повернулся, когда его остановил собеседник лейтенанта, среднего роста человек в штатском, с седыми волосами, тонконосый, с темными, почти лиловыми тенями на морщинистой коже под глазами.
— Чтобы никто туда не ходил, — обратился он к лейтенанту предостерегающим тоном.
— Разумеется, — кивнул лейтенант, отпуская движением руки бойца. Распоряжения сделаны. Риск слишком велик, и я понимаю всю ответственность. Так на чем мы
