Если б ты только знала, как мне тебя жалко. Но ты послужишь науке, кисонька. Послужишь познанию.
За плечами Изы курсор компьютера засеменил вправо, выписав ровными маленькими угловатыми буковками «Incorrect statements» и погас. Совсем.
Самописец остановился на бумажной ленте. Светящаяся мышка на круглом, в клеточку, экране пискнула последний раз и замерла.
Иза, ощутив внезапную слабость, от которой потемнело в глазах, тяжело опустилась на белый трехногий столик. Музыка, подумала она, откуда эта...
Деббе мурлыкала проникновенно, свободно и легко, плавно и естественно подлаживаясь к гармонии набегающих отовсюду тонов. Она открывала в них себя, свое место, свое предназначение. Она чувствовала, что без нее эта музыка — неполная, увечная. Голоса, сопровождавшие аккорды, подтверждали это. Это тыл, говорили они, это тыл. Поверь в себя. Это именно тыл. Поверь.
Деббе верила.
Тыл, говорили голоса, это тыл. Слушай нас. Слушай нашу музыыку. Твою музыку. Слышишь? Деббе слышала.
Мы... ждем тебя, говорили голоса. Мы... покажем тебе путь к нам. А когда ты... уже будешь с нами, мы... отправимся все вместе в Бремен. К другим Музыкантам. Но сначала ты должна дать им шанс. Только ты можешь это сделать.
Можешь дать им шанс. Послушай. Мы расскажем тебе, что сделать, чтобы, их удержать. Слушай.
Деббе слушала.
Ты сделаешь это?
Да, сказала Деббе. Сделаю.
Музыка ответила каскадом звуков.
Иза безжизненным взглядом смотрела на герань.
Смотри на меня, светловолосая, сказала Деббе. Черная буква «М» на челе кошки, знак избранницы, метка Паука-преследователя, засияла и засверкала металлическим павлиньим блеском.
Смотри мне в глаза.
— Двое, — сказала санитарка. — Их двое. Сидят в ординаторской. Рецка сварила им кофе. Но они сказали, что им срочно.
— Что могло понадобиться от меня милиции? — Иза затушила недокуренную сигарету в жестяной шаткой тарелке коридорной пепельницы. — Они не говорили?
— Ничего не говорили. — Санитарка наморщила пухлое личико. — Вы же знаете, пани доктор. Они никогда ничего не говорят.
— Откуда мне знать?
— Идите, пани. Они говорят, что им срочно.
— Иду.
Их действительно было двое. Интересный блондин, косая сажень в плечах, в фирмовой куртке, и брюнетик в темном свитере.
При виде входящей Изы оба встали. Она удивилась — жест был не повседневный даже для обычных мужчин и уж совсем неправдоподобный для милиционеров. Полицейских, мысленно поправила она себя и тут же устыдилась — устыдилась стереотипа, которому неосознанно поддалась.
— Пани доктор Пшеменцка, — констатировал блондин.
— Да.
— Изабелла Пшеменцка?
— Да. Садитесь, пожалуйста. Слушаю вас.
— А не, — усмехнулся блондин. — Это я слушаю.
— Я не совсем понимаю вас, пан...
— Комиссар. Это эквивалент прежнего поручика.
— Я имела в виду фамилию, не чин.
— Нейман. Анджей Нейман. А это — стажер Здыб. Прошу прощения, пани доктор. Я считал представление излишним, поскольку вы ведь со мной знакомы. Вы звонили мне по телефону. Называли мою фамилию. И чин, как вы остроумно выразились.
— Я? — еще больше удивилась Иза. — Я звонила вам по телефону? Прошу прощения, я с самого начала предполагала, что это какая-то ошибка. А теперь я уверена, что так и есть. Я никогда не звонила в милицию. Никогда. Вы меня с кем-то перепутали.
— Пани Иза, — внушительно сказал Нейман. — Очень прошу вас не усложнять мне задачу. Я занимаюсь делом об убийстве, совершенном на огородных участках имени Розы Люксембург, ныне — генерала Андерса. Вы, вероятно, слышали: трое несовершеннолетних, зарезанных при помощи серпа, косы, багра или же подобного орудия. Вы слышали? Это недалеко отсюда, в предместье.
— Слышала. Но какое это имеет отношение ко мне?
— Вы не знаете? Вы занимаетесь одной из жертв этого происшествия. Косвенной жертвой, так мы это называем. Эльжбета Грубер, девяти лет. Эта девочка, которая видела весь ход происшествия, весь процесс преступления. Она лежит в этой больнице. Я слышал, что вы ею занимаетесь.
— А, та девочка в коме... Нет, панове, это не моя пацЙентка. Доктор Абрамик...
— Доктор Абрамик, с которым я уже беседовал, утверждает, что вы очень интересуетесь этим случаем. Эта Грубер — она ваша родственница?
— Еще раз повторяю... Никакая она мне не родственница, я не знаю ее. Не знала даже ее фамилии...
— Пани Иза. Хватит. Толек, позволь.
Брюнетик потянулся к дипломату и вытащил маленький плоский магнитофон «Нэшнл панасоник».
— У нас, — сказал Нейман, — записываются разговоры. Ваш разговор со мной оказался записан. К сожалению, не с начала...
Против воли комиссар покраснел. Начало разговора не записалось по самым прозаическим причинам — в магнитофоне в тот момент стояла кассета с «But Seriously» Фила Колинза, переписанная с компакт-диска. Брюнетик нажал на клавишу.
— ...перебивай, Нейман, — проговорил голос Изы. — Какое тебе дело до того, кто говорит? Важнее, что говорит. А говорит вот что: нельзя тебе делать то, что задумал. Понимаешь? Нельзя. Чего ты хочешь добиться? Хочешь узнать, кто убил мальчишек на огородных участках? Могу тебе сказать, если хочешь.
— Да, — сказал голос комиссара. — Хочу. Прошу вас сказать мне, кто это сделал.
— Это сделал тот, кто прошел сквозь Завесу. Когда пронесся Вееал, Завеса лопнула, и он прошел. Когда Завеса лопается, те, что находятся поблизости, гибнут.
— Не понимаю.
— И не должен, — резко сказал голос Изы. — Вовсе и не должен понимать. Тебе следует просто принять к сведению, что я знаю, что ты намерен учинить. И еще я знаю, что этого делать нельзя. И просто делюсь с тобой этим знанием. Если ты меня не послушаешь, последствия будут ужасными.
— Минуточку, — отозвался голос Неймана. — Вы собирались мне сказать, кто...
— Уже сказала, — перебил голос Изы.
