Однако вы, ваше величество, видите меня во сне почти каждую ночь, я-то знаю, Это правда, я вижу вас во сне, женская слабость, сокрытая в глубине моего сердца, я даже на исповеди в ней не исповедуюсь, но, как видно, сны оставляют отпечаток на лице, если так легко угадать их, Так, значит, если умрет мой брат, мы поженимся, Если это послужит ко благу королевства и не причинит оскорбления Богу и урона моей чести, мы поженимся, Хоть бы умер он поскорее, я хочу стать королем и спать с вашим величеством, надоело мне быть инфантом, Мне вот надоело быть королевой, но не могу быть никем другим, что с ним, что с вами, а посему буду молиться за здравие моего супруга, не оказался бы преемник еще хуже, Так вы полагаете, ваше величество, я буду худшим мужем, чем мой брат, Мужчины все скверный народ, только каждый плох на свой лад, вот и вся разница, и сей мудрой и скептической сентенцией завершился разговор во дворце, первый из многих, коими дон Франсиско будет донимать королеву в Белене, где пребывает она ныне, в Беласе, куда отправится спустя некоторое время, в Лиссабоне, где примет он регентство, будет говорить он ей об этом и в дворцовых покоях, и в дворцовых садах, так что сны доны Марии-Аны уже не будут такими, как прежде, столь волнующими дух, столь будоражащими плоть, теперь инфант является лишь затем, чтобы сказать, что хочет быть королем, ну и пусть себе хочет, на здоровье, ради этого не стоит видеть сны, так говорю вам я, королева. Заболел король тяжкой болезнью, умер сон доны Марии-Аны, король потом выздоровеет, но сонные мечтания королевы уже не воскреснут.
Не только беседы женщин удерживают мир на орбите, но еще и сонные мечтания. Они-то, сонные мечтания, и венчают мир лунной короной, а потому рай небесный и есть то сияние, что таится в мыслях человека, а может, мысли человека и есть истинный и единственный рай. Возвратился из Голландии отец Бартоломеу Лоуренсо, а привез он алхимическую тайну эфира или нет, узнаем позже, но, может быть, тайна эта никакого отношения не имеет к алхимии былых времен, может быть, достаточно всего лишь слова, чтобы наполнить округлые сосуды для летательной машины, вот Богу по крайней мере достаточно было Слова и из сей малости было создано все сущее, истину эту внушили священнику в Белемской семинарии, что в бразильском городе Байя, а позже, посредством более изощренной аргументации и углубленных штудий, закрепили на богословском факультете Коимбрского университета, еще до того, как поднялись в воздух его шары, а теперь, по приезде из Голландии, он снова вернется в Коимбру, человек может быть великим летателем, но ему очень и очень не помешает стать бакалавром, лиценциатом и доктором, и тогда будут его почитать, даже если он не летает.
Бартоломеу Лоуренсо отправился в усадьбу Сан-Себастьян-да-Педрейра, три долгих года минуло со дня его отъезда, сарай был заброшен, материалы валялись на полу, не стоило труда прибирать, никто все равно не догадался бы, что здесь затевается. Под кровлей порхали воробьи, залетели сюда через прореху меж двумя разбитыми черепицами, жалкие птахи, никогда не взлететь им выше макушки самого высокого ясеня в усадьбе, воробей птица, что держится поближе к земле и к перегною, ко всходам и к навозу, по воробьиному трупику сразу видно, что птичка эта невысокого полета, такие хилые крылышки, такие хрупкие косточки, а вот моя пассарола взлетит так высоко, насколько взгляду доступно, только поглядеть на каркас, вон какая прочная будет лодка, что меня поднимет, железные части за это время заржавели, скверный признак, не похоже, чтобы Балтазар сюда наведывался, а сколько я просил его, да нет, видно, приходил, вот следы босых ног, Блимунды с ним не было, а может, Блимунда умерла, спал на тюфяке, одеяло откинуто, будто только что встал, лягу на этот же тюфяк, накроюсь этим же одеялом, я, отец Бартоломеу Лоуренсо, возвратившийся из Голландии, куда ездил проведать, умеют ли люди в других странах Европы летать с помощью крыльев, продвинулись ли в этой науке дальше, чем я здесь, в стране мореплавателей, а в Зволле, Эде и Нийкерке я набирался знаний у кое-кого из ученых старцев алхимиков, из тех, кто умеет сотворить солнце внутри реторты, но впоследствии умирает странной смертью, высыхает до того, что становится похож на пучок соломы, и, подобно соломе, сгорает, вот о чем просят все в смертный час, я не оставлю ничего, кроме пепла, они воспламеняются сами собой, а меня ожидала здесь эта летательная машина, еще не умеющая летать, вот округлые сосуды, каковые должно наполнить небесным эфиром, думают люди, что ведают, о чем говорят, глядят на небо и говорят, Эфир небесный, я-то знаю, что это такое, такая же простая вещь, как слово Божье, Да будет свет, и стало светло, все дело в том, как сказать, а между тем стало темно, зажгу эту свечку, оставленную Блимундой, погашу это крохотное солнце, в моей воле раздуть его и задуть, о свечке речь, не о Блимунде, ни одно человеческое существо не может получить все то, чего желает в единственной своей земной жизни, разве что во сне, спокойной ночи.
По истечении нескольких недель, снабдившись необходимыми дозволениями, свидетельствами и рекомендательными письмами, отправился отец Бартоломеу Лоуренсо в Коимбру, град столь прославленный и столь богатый учеными старцами, что, будь разрешены им занятия алхимией, ни в чем не уступил бы град сей граду Зволле, и вот едет себе Летатель, покачиваясь на кротком муле, как и подобает священнику, не слишком понаторевшему в искусстве верховой езды и располагающему весьма умеренным достатком, когда прибудет он к месту назначения, скотинка пустится в обратный путь с другим седоком, доктором богословия, может статься, хотя его достоинству в большей степени отвечали бы крытые носилки для дальних странствий, когда едешь в них, кажется, будто покачиваешься на волнах, если бы только передний мул не был так невоздержан, то и дело пускает ветры. Вплоть до селения Мафры, куда направился для начала отец Бартоломеу Лоуренсо, путешествие протекает без историй, если не считать историй людей, живущих в тех краях, но не задерживаться же нам по дороге, не спрашивать же, Кто ты, что делаешь, где у тебя болит, и если иной раз останавливался отец Бартоломеу Лоуренсо, то стоял он или шел пеший лишь столько времени, сколько нужно было на то, чтобы дать благословение, которого у него просили, у скольких встречных запутается история, придется войти им в ту, которую мы рассказываем, самая обычная встреча со священником уже знамение, поскольку в Коимбру он ехал бы другим путем, если бы не нужно ему было наведаться в селение Мафру, где живут сейчас Балтазар Семь Солнц и Блимунда Семь Лун. Неправда, будто завтрашний день принадлежит только Господу Богу, неправда, будто людям надобно дождаться дня, чтобы узнать, что несет он им, неправда, будто наверняка знаешь лишь то, что придет смерть, но когда, не знаешь, все это изречения тех, кто не способен постичь знамения, приходящие к нам из грядущего, и если на лиссабонской дороге появился священник, благословил того, кто просил благословения, и поехал себе дальше в Мафру, то означает это, что человек, осененный благословением, тоже отправится в Мафру, будет работать на постройке королевского монастыря и умрет там, свалившись со стены, подхватив чуму, заработав удар ножом или придавлен будучи изваянием святого Бруно.
Но еще не настало время для всех этих злополучий. Когда отец Бартоломеу Лоуренсо на последнем повороте дороги стал спускаться в долину, наткнулся он на сонм людей, может, сказать «сонм» значит преувеличить, но несколько сотен было, и вначале священник не понял, что происходит, потому как все эти люди бежали в одну сторожу, слышалась труба, то ли празднество, то ли война, тут загремела канонада, в воздух полетели каменья и комья земли, пушечных выстрелов было всего двадцать, снова зазвучала труба, но теперь сигнал был другой, и люди направились к развороченному участку земли с тачками и лопатами, засыпали землю в тачки здесь, на холме, высыпали ее в другом месте, на склоне, ведущем к Мафре, а тем временем другие люди, с заступами на плечах, спускались во рвы, уже глубокие, исчезали там, а другие люди сбрасывали туда корзины и вытягивали их наверх уже наполненными землей и высыпали землю там, где другие люди в свой черед засыпали землю в тачки и спускали их вниз по склону, нет никакой разницы меж сотней людей и сотней
