следить за движущимся оком неба, короткими перебежками они обгоняют друг друга, пока не доберутся до уреза воды или пока не скроется солнце, завтра вернемся на это же место, если не придем мы, придут наши дети. Из двадцати тысяч муравьев-людей, что здесь собрались, почти все мужчины, немногие женщины стоят в самом заднем ряду, не только по воле обычая, требующего, чтобы во время мессы мужчины и женщины стояли порознь, но и потому, что если бы затерялись они среди толпы, то, может, и выжили бы, но стали бы жертвами насилия, как сказали бы мы теперь, не искушай Господа Бога, а если уж пошла на это, не жалуйся потом, что забеременела.
Стало быть, служат мессу, как уже было сказано. Между строящимся монастырем и островом Мадейра простирается большой пустырь, утоптанный ногами работных людей, к счастью, сейчас здесь сухо, преимущество весенней поры, уже раскрывающей объятия лету, скоро прихожанам можно будет становиться на колени, не опасаясь вымазать в грязи панталоны, впрочем, люди эти не из тех, кто так уж печется об опрятности, умываются они собственным потом. В глубине на возвышении стоит деревянная часовенка, если верят присутствующие в возможность чуда, с помощью коего все бы они туда вошли, они глубоко ошибаются, чудо с хлебами и рыбами, пожалуй, легче сотворить и легче вместить волю двух тысяч людей в стеклянный сосуд, это не чудо вовсе, а самая естественная вещь в мире, было бы желание. И вот слышится громкий скрип, как от лебедок либо схожий, отворяются врата небес и преисподней, и врата эти разные, те, что ведут в обитель Господа, хрустальные, те, что ведут в обитель сатаны, бронзовые, оно и чувствуется сразу, уже по отзвуку, но здесь-то, на площади, скрип слышится деревянный, медленно поднимается передний фасад часовенки, поднимается, покуда стена не превращается в навес, а тем временем торцовые стены раздвигаются, впечатление такое, словно невидимые длани растворили святилище, когда в первый раз это произошло, на работах еще не было занято столько народу, но как-никак пять тысяч человек разом выдохнули, Ах, во все времена люди сперва дивятся всяким новшествам, потом привыкают к ним, и вот наконец раскрылась часовня настежь, теперь видны и алтарь, и священник, он будет служить мессу, такую же, как все прочие, как ни странно, но все присутствующие уже позабыли, что в один прекрасный день пролетел над Мафрою Святой Дух, совсем не таковы мессы, которые служат на войне, перед боем, когда станут подсчитывать и хоронить мертвых, может, буду в их числе и я, как знать, воспользуемся же возможностью причаститься, если только неприятельские войска не прервут мессу неожиданной атакой, либо потому, что прослушали мессу раньше, либо потому, что придерживаются веры, что мессы отвергает.
Из деревянной своей клетки обратился священник с проповедью к людскому морю, будь море сие обычным, заселенным рыбами, сколь прекрасную проповедь можно было бы повторить,[83] сколь ясную и здравую по смыслу, но поелику были здесь не рыбы, а люди, то и проповедь была такой, какой люди заслуживают, и слышали ее только те из прихожан, что стояли в первых рядах, однако же, хоть и справедлива пословица про то, что привычки да рясы мало, чтоб из мирянина сделать монаха, все же привычки достаточно, чтоб уверовать, слышится человеку «не был», и знает, что сказано было «небо», слышится ему «исподнее», знает, что сказано было «преисподняя», слышится «под бок», знает, что сказано было «Господь Бог», а если ничего больше не слышит он, ни слов, ни отголосков, значит, проповедь кончилась, можно нам и расходиться. Удивительно все-таки, по окончании мессы оказалось, что никто не грянулся оземь замертво, и лучи солнца никого не убили, когда заиграли они, искрясь, на поверхности дароносицы, да, не те стали времена года, ведь сейчас та самая пора, когда вефсамитяне[84] жали пшеницу и, подняв глаза, узрели Ковчег Господень, возвращавшийся из земли филистимлян, и этого было достаточно, чтобы пятьдесят семь тысяч человек рухнули замертво, а теперь вот двадцать тысяч человек огляделись, так Ты был здесь, я Тебя не заметил. Религия, которую мы исповедуем, оставляет нам много досугов, особливо когда собирается вместе столько верующих, где тут сыскать место и время для того, чтобы все могли исповедаться или причаститься, вот и будут они слоняться без дела, зевая, затевая драки, тиская женщин где-нибудь под насыпью либо в местах похуже, и так до завтрашнего дня, когда снова придется идти на работу. Балтазар проходит по площади, мужчины играют в «петельку»,[85] в другие игры, как, например, в «лицо или крест», если коррежедор при обходе застанет их за этой игрой, не миновать им тюрьмы. В условленном месте Балтазара поджидают Блимунда и Инес-Антония, и придут туда также, а может, они уже там, Алваро-Дього с сыном. Все вместе спускаются в низину, дома ждет их старый Жуан-Франсиско, ноги плохо его слушаются, он довольствуется скромной мессой, которую викарий служит в церкви Святого Андрея, присутствует при сем виконт со всеми чадами и домочадцами, может статься, именно поэтому проповеди в здешней церкви не такие грозные, хотя и тут есть свои недостатки, приходится дослушивать до конца и нельзя отвлекаться, а это ведь так естественно, когда нажил человек немало годов либо нажил за эти годы немалую усталость. Семья отобедала. Алваро-Дього прилег соснуть, сын пошел поохотиться на воробьев вместе со сверстниками, женщины штопают, ставят заплаты потихоньку, день ведь праздничный, и, стало быть, Бог работать не велит, но если не зашить сегодня эту прореху, завтра она станет еще больше, и если правда, что, как говорится, Бог и без дубинки накажет, то ведь правда и другое, что без иголки с ниткой одежку не починишь, хоть я и не Бог весть как много смыслю в этом деле, чему тут дивиться, когда созданы были Адам и Ева, знали и умели они одно и то же, когда же были они изгнаны из рая, нигде не говорится, что получили они от архангела список с перечнем мужских работ и женских, женщине одно только было сказано, Будешь рожать в муках, и с муками этими когда-нибудь будет покончено. Балтазар оставляет дома и крюк, и клинок, пускай отдохнет обрубок, может, снова вернется боль, от которой становится легче, боль в отсутствующей кисти, она возвращается все реже и реже, так же как и ощущение зуда в мякоти большого пальца, так приятно почесать его ногтем указательного, и не вздумайте объяснять Балтазару, что все это происходит у него в воображении, он ответит, что в воображении никаких пальцев нет. Но у вас же больше нет руки, Балтазар, А в этом никто не может быть уверен, вот и спорь с такими людьми, очевидность и ту отрицают.
Известно, что Балтазар отправится выпить, но допьяна не напьется. Он пьет с тех пор, как узнал о смерти отца Бартоломеу Лоуренсо, жалкая смерть, для Балтазара это было великим ударом, сокрушившим, словно землетрясение на большой глубине, фундамент здания, хотя на поверхности земли стены держатся прямо. Он пьет, потому что из памяти у него не выходит пассарола там, среди гор Баррегудо, на склоне Монте-Жунто, а вдруг нашли ее пастухи либо контрабандисты, при одной только мысли об этом он страдает так, словно его пытают на кобыле. Но во время застолья всегда наступает момент, когда он чувствует, что на плечо ему опускается рука Блимунды, больше ничего не нужно, Блимунда сидит спокойно дома, Балтазар берет кружку с вином, собирается выпить, как и предыдущие, но рука дотрагивается до его плеча, он слышит голос, произносящий, Балтазар, и ставит кружку на стол, не пригубив, друзья знают, что сегодня он больше пить не будет. Будет сидеть молча, почти не прислушиваясь к разговорам, покуда хмельное оцепенение не рассеется мало- помалу и слова окружающих вновь обретут смысл, хотя история у всех одна и та же, все повторяется, Мое имя Франсиско Маркес, родом я из Шелейроса, это поблизости от Мафры, милях в двух, есть у меня жена и трое малых детей, всю жизнь работал я поденщиком, а нищете конца не видать, вот и порешил наняться сюда на работу, ведь и монах-то, что короля на мысль об обете навел, был, по слухам, из моих краев, я в ту пору мальцом был, вот как племяш твой, да что там, жаловаться мне особо не на что, Шелейрос недалеко, время от времени беру ноги в руки и, глядишь, обе мили отмахал, а то, что промеж ног, тоже своего требует, вот, глядишь, жена снова тяжелая, все скопленные деньги ей оставляю, но ведь
