кровью. Лидия собирается уйти — верный знак, что слова были неслучайны: есть такие фразы, что произносятся будто мимоходом, словно между прочим, и один Бог знает, какие жернова их мололи, какие фильтры отцеживали, прежде чем сказались они, но уж когда скажутся, то прозвучат непреложней соломоновых решений, и лучше всего после этого уже ничего не говорить, а еще лучше будет одному из собеседников удалиться — тому, кто произнес их, либо тому, кто выслушал, но, как правило, этого не происходит: люди все говорят да говорят, топя в потоке слов смысл, выявившийся минуту назад так определенно и весомо: Что же тебе рассказывал брат и кто он такой? — осведомился Рикардо Рейс. И Лидия уже не уходит, а покорно возвращается и, обессмысливая свой молниеносный выпад, принимается объяснять: Он во флоте служит. В торговом? В военно-морском, матрос с «Афонсо де Албукерке». Он старше тебя или младше? Ему двадцать три года, зовут Даниэл. А я ведь даже не знаю, как твоя фамилия. Мартинсы мы. Это по отцу? Нет, это матери фамилия, кто отец, не знаю, никогда его не видала. А брат как же? Это сводный брат, единоутробный, его отец умер. Вот оно что. Так вот, Даниэл против того, что делается, и он мне рассказывал. Ты что — так мне доверяешь? Ах, сеньор доктор, если бы я вам не доверяла, то. Одно из двух: либо наш Рикардо Рейс — никуда не годный фехтовальщик, беспечный в защите, либо эта Лидия Мартине — истая дева-воительница, до зубов вооруженная амазонка, тягаться с которой бесполезно, хотя можно рассмотреть и третий вариант: оба отринули всякую предусмотрительность, не пользуются взаимными промахами, чтобы нанести разящий удар, и уж тем более — не предаются тонкостям изощренного анализа, а разговаривают бесхитростно: он — сидя, по праву выздоравливающего и постояльца, она — стоя, как лицо подчиненное, и, быть может, оба несколько даже удивлены тем вдруг открывшимся обстоятельством, что им есть что сказать друг другу, и сколь пространны эти диалоги по сравнению с быстрым и кратким обменом репликами, который происходит по ночам и почти ничем не отличается от первобытных и простейших звуков, исторгаемых самой плотью. Теперь Рикардо Рейс осведомлен, что учреждение, куда ему надлежит явиться в понедельник, пользуется нехорошей славой и еще более нехорошие дела творит, и только пожалеть можно того, кто попадает туда: это — пытки, это — муки, это — круглосуточные допросы, хотя Даниэл судит не на основании собственного опыта, а пока всего лишь по рассказам, как и почти все мы, но если не врут поговорки, несется время времени вослед, на все моря моряков не хватит, никто не знает, для чего его Бог хранит, и грядущим нашим распоряжается Бог, причем даже краешком не приоткрывает нам своих намерений, не давая принять меры предосторожности, и это наводит на подозрения — может быть, Господь плохо распоряжается вверенным ему капиталом, ибо даже и собственной судьбы не в силах был предусмотреть: Стало быть, на флоте не любят правительство? — подвел итог Рикардо Рейс, а Лидия лишь пожала плечами, она-то ведь лишь передавала крамольные речи моряка Даниэл а, брат, хоть и младше ее, а мужчина, а мужчинам в большей степени свойственна дерзкая независимость суждений, женщины же, если что узнали, то, значит, им это рассказали, предупредив — смотри, только язык не распускай, а Лидия распустила, но, будем надеяться, обойдется.
Рикардо Рейс спустился в ресторан, не дождавшись боя часов, и не потому, что нежданно разыгрался аппетит, а просто вдруг пробудилось любопытство — захотелось узнать, появились ли новые испанские беженцы, приехали ли Марсенда с отцом: он подумал о Марсенде и даже тихо произнес ее имя, а потом внимательно стал всматриваться в себя, словно ученик химика, который смешал кислоту с основанием в пробирке и встряхивает ее, но ничего особенного не увидел, как всегда бывает, если на помощь не приходит воображение: получившаяся соль — результат ожидаемый, сколько тысячелетий мы только тем и занимаемся, что смешиваем чувства, кислоты и основания, мужчин и женщин. Он вспоминает свое отроческое волнение в ту минуту, когда взглянул на нее впервые, и сейчас объясняет его тем, что проникся состраданием к ее недугу, к этой плетью висящей руке, к бледному печальному лицу, а потом был этот долгий разговор перед зеркалом, исполнявшим роль древа познания. И неудивительно, что когда спускается он по лестнице на первый этаж, ноги его дрожат, но это потому лишь, что он не вполне еще оправился от обычных последствий гриппа, и мы распишемся в полном невежестве и незнакомстве с вопросом, если решим, что виновны в подгибающихся коленях мысли, особенно те, что были сплетены здесь в такую витиеватую гирлянду: спускаться по лестнице и одновременно думать — очень трудно, в чем каждый может убедиться самолично, осторожно на четвертой ступеньке.
Сальвадор, пребывая на боевом посту, за стойкой, говорил по телефону и что-то записывал карандашиком: Слушаю, сеньор, будет сделано, и при появлении Рикардо Рейса механически растянул губы в холодной улыбке, которой хотел всего лишь придать оттенок некой рассеянности, и в застывшем взгляде был тот же холод, что и в глазах Пименты, позабывшего, видно, о щедрых чаевых, получаемых по большей части ни за что: С выздоровлением вас, сеньор доктор, однако глаза говорили совсем другое: Вот нутром чую, чего-то тут в твоей жизни нечисто, и ничего другого не выразят эти глаза, покуда Рикардо Рейс не сходит в полицию и не вернется оттуда, если, конечно, вернется. Подозрительность витает и в атмосфере гостиной, против обыкновения, гудящей, словно отель на Гран-Виа, испанским говором, который лишь изредка, в паузах, перемежается португальской речью — да, робко звучит язык маленькой нашей страны даже у себя дома, робки и носители его, время от времени срывающиеся на фальцет в рассуждении продемонстрировать истинное или предполагаемое владение всеми этими Usted, Entonces, Muchas gracias, Pero [30], ибо никто не вправе счесть себя истинным португальцем, если не говорит на чужом языке лучше, чем на родном. Марсенды нет, зато есть доктор Сампайо, ведущий беседу с двумя испанцами, которые объясняют ему политическую ситуацию в своей стране параллельно с тем, каких трудов им стоило покинуть отечество целыми, Gracias a Dios [31], и невредимыми. Рикардо Рейс, спросив разрешения, присел на другом конце длинного дивана, подальше от нотариуса, поскольку вовсе не собирался встревать в лузо-кастильский диалог: ему всего лишь хотелось бы знать, приехала ли Марсенда или осталась в Коимбре. Доктор Сампайо, ничем не показав, что заметил его появление, продолжал со значительным видом кивать в ответ на речи дона Алонсо, удваивая внимание, когда упущенные подробности восполнял с лихвой дон Лоренсе, и не отвел глаз от собеседников даже в тот миг, когда с Рикардо Рейсом, не вполне еще оправившимся от своего гриппа, сделался приступ жестокого кашля, после которого он еще долго переводил дух и вытирал заслезившиеся глаза. Потом развернул Рикардо Рейс газету, принял к сведению сообщение о том, что в японской армии набирает силу движение офицеров, требующих объявить России войну, он с утра уже знал об этой новости, но оценил ее только сейчас, с напряженным вниманием вчитываясь в газетные строчки, взвешивая и размышляя, а на самом депо — тяня время: спустится Марсенда или нет, приехала она или нет, ну, доктор Сампайо, будешь ты со мной разговаривать или нет, мне-то наплевать на твои разговоры, просто интересно, появится ли у тебя такой же застывший взгляд, как у Пименты, ну, а в том, что Сальвадор тебе уже сообщил о повестке, я не сомневаюсь.
Восемь пробило на часах, ударил бесполезный гонг, кое-кто из постояльцев поднялся и вышел, разговор стал увядать, испанцы, сидевшие нога на ногу, встрепенулись было, выказывая некоторое нетерпение, но были задержаны доктором Сампайо, который заверил их, что в Португалии в мире и спокойствии они смогут жить, сколько захотят, Португалия — это оазис, здесь чернь не делает политику, и именно поэтому здесь, у нас, что на улицах, что в головах, царят гармония и порядок. Но испанцы, уже неоднократно слышавшие подобные «в добрый час» и «добро пожаловать» из других уст, придерживались, очевидно, того мнения, что соловья баснями не кормят, а брюхо, как злодей, старого добра не помнит, а потому наскоро простились, сослались на то, что надо зайти за семьей в номер, и удалились. Вот
