него будет официальный документ, свидетельство несомненных и бесспорных властных полномочий. Липовый, само собой разумеется, но, наделенный неодолимой силой настоящего грифа и подлинной печати, он избавит сеньора Жозе от необходимости рассеивать недоверие, прежде чем перейти к сути вопроса. И что касается подписи шефа, он был совершенно спокоен, ибо не верил, чтобы пожилая дама из квартиры в бельэтаже направо хоть бы раз в жизни видела факсимиле хранителя, чьи завитушки, надо думать, сеньор Жозе, благодаря собственной орнаментальной фантазии, сумеет воспроизвести без труда. А если все, как он твердо был уверен, пройдет хорошо, можно будет и впредь пользоваться документом всякий раз, как возникнут предвиденные или неожиданные помехи в его расследованиях, которые, вероятней всего, не завершатся в этом бельэтаже. Даже если престарелая дама жила в этом доме и в ту пору, когда здесь же обитала и семья неизвестной женщины, нельзя исключить, что они не были знакомы друг с другом или что в утомленной памяти жилицы из бельэтажа все сведется к нескольким смутным воспоминаниям — смотря сколько лет минуло с того дня, как семейство со второго этажа перебралось в другую часть города. Или страны, или света, озабоченно прибавил он. По пятам за знаменитостями из его коллекции, куда бы те ни направлялись, по непростывшим их следам непременно устремляются репортеры, дабы задать еще один вопрос, щелкнуть еще один снимок, а до простых людей никому дела нет, никто не проявит к ним неподдельного интереса, не озаботится узнать, что они делают, о чем думают, что чувствуют, а в тех случаях, когда происходит обратное, это чаще всего притворство, это почти наверняка лукавство. Если неизвестная женщина уехала за границу, она для сеньора Жозе недосягаема, считай, что умерла. Точка, конец сообщения, пробормотал он, но тотчас сообразил, что это не совсем так, потому что она, даже покинув этот дом, наверняка все же оставила по себе одну по крайней мере жизнь, ну хоть одну крохотную жизненку, жизнишку протяженностью в четыре года или в пять лет, всего ничего, или в пятнадцать, двадцать, какую-нибудь встречу, какое-нибудь ошеломительное впечатление, какое-нибудь горчайшее разочарование, сколько-то улыбок, сколько-то слез, и то, что на первый взгляд представляется одинаковым для всех, в действительности разное у каждого человека. И каждый раз. Дойду, докуда сумею, с несвойственным ему спокойствием решил сеньор Жозе. И, словно именно таков был логический итог его размышлений, зашел в писчебумажный магазин и купил толстую тетрадь с линованными страницами — такие тетради студенты покупают, чтобы записывать учебный материал в ту пору, когда еще полагают, что будут его учить.
Изготовление поддельного документа много времени не заняло. Двадцать пять лет ежедневных упражнений в каллиграфии под присмотром требовательных начальников и придирчивых наставников позволили в совершенстве овладеть инструментом, придали должную твердость запястью и надлежащую гибкость фалангам, научили с волшебной четкостью выводить линии волосяные и с нажимом, почти интуитивно чувствовать округлость изгибов и стройную прямизну палочек, одарили способностью предугадывать, насколько густыми или водянистыми окажутся чернила — и полезные навыки, пригодившись при этой оказии, прошли испытание, создали в результате документ, способный выдержать проверку, проводимую при посредстве сколь угодно мощной лупы. Разоблачительны, конечно, отпечатки пальцев и невидимые пятнышки пота, оставшиеся на бумаге, но крайне мала вероятность того, что документ будет проверен и с этих точек зрения. Самый компетентный графолог, призванный на экспертизу, под присягой показал бы, что рассматриваемый текст составлен и написан собственноручно шефом-хранителем Архива и идентичен тому, который возник бы на бумаге в присутствии самых надежных свидетелей. Стиль документа, то есть особенности построения фразы и словоупотребления, вступил бы в свой черед психолог, поддерживая уважаемого коллегу-графолога, убедительно доказывает, что его автор — человек исключительно властный, с твердым, неподатливым характером, человек замкнутый, уверенный в правоте своих суждений, пренебрегающий чужим мнением, о чем легко может судить даже малое дитя, прочитавшее такой текст: я, главный хранитель Главного Архива Управления Записи Актов Гражданского Состояния, на основании полномочий, мне предоставленных и мною исполняемых неукоснительно и ревностно, как того требует принесенная мною присяга, уведомляю всех представителей военных и гражданских властей, организаций, равно как и частных лиц, ознакомленных с настоящим документом, составленным и написанным мною собственноручно, что Такой-то и Такой-то, младший делопроизводитель вверенного мне и мною руководимого учреждения, действует в соответствии с непосредственно полученным от меня распоряжением и настоящим предписанием об установлении, выявлении и проверке любых данных, имеющих отношение к прошлому, настоящему и будущему Такой-то и Такой-то, родившейся там-то и там-то тогда-то и тогда-то, дочери Такого-то и Такой-то, в связи с чем вышеуказанный сотрудник на весь срок проводимого им расследования облекается всей полнотой прав, какие могут потребоваться ему во исполнение означенного поручения и какими я наделяю его в соответствии с особенностями архивной службы и на основании принятого мною решения, каковое подлежит безусловному исполнению. И это самое дитя, с неимоверным трудом продравшись сквозь дебри канцелярского стиля, задрожало бы от страха перед такой внушительной бумагой, припало бы к материнским коленям, ища защиты и вопрошая, как же стало возможно, чтобы младший делопроизводитель сеньop Жозе, человек от природы мягкий, уступчивый, едва ли не по-овечьи робкий, зачал, выносил и исполнил свой замысел, не имея при этом ни образцов для подражания, ни прецедентов, поскольку не принято было и не вызывалось техническими надобностями наделять служащих архива подобными мандатами, и вверил самому себе столь полновластные прерогативы, ибо это самое малое, что следует из этого деспотического документа. Еще много соли предстоит съесть испуганному ребенку, съесть и слезами ее выплакать, чтобы уразуметь и постичь, что такое жизнь, да перестать удивляться, обнаружив, как при должном стечении обстоятельств, то есть если будет на то выписан надлежащий мандат, неважно, подлинный или поддельный, мягкосердечные обретают жесткую властность, а в свое оправдание говорят, что не виноваты, что всего лишь выправили бумагу, что действовали от имени другого лица, в самом лучшем случае пребывая в добросовестном заблуждении, сами себя обманывая, поскольку на самом-то деле властная суровость, возникшая откуда ни возьмись, взялась-то все же в них, а не в ком-то ином, видимом или незримом. Но все же, оценивая все, до сего часа произошедшее, по его последствиям, маловероятно, чтобы можно было предвидеть, какая серьезная пагуба для нашего мира воспоследует от намерений и поступков сеньора Жозе, а потому давайте-ка на время придержим наши суждения, клонящиеся в сторону осуждений, отложим их, так сказать, до лучших времен, до той поры, пока иные поступки, высветив портрет героя более отчетливо, не придадут его чертам большей определенности.
В субботу, надев свой лучший костюм и свежую, выглаженную сорочку, повязав более или менее правильно почти подходящий галстук, укрыв во внутреннем кармане украшенный фирменным штампом конверт с мандатом, сеньор Жозе у дверей своего дома снова остановил такси, но не потому, что спешил — сегодня в его распоряжении был целый день, — а потому, что тучи грозили пролиться дождем и не хотелось бы предстать перед дамой из бельэтажа с каплями на ушах, с заляпанными грязью обшлагами брюк и рисковать тем, что она захлопнет перед ним дверь прежде, чем он успеет изъяснить цель своего визита. Сеньор Жозе взволновался, представляя, как примет его старушенция, ибо именно этим, словно самим собой сказавшимся словцом с уничижительным оттенком определил он будущую собеседницу, какое впечатление окажет на нее чтение предъявленного ей документа во всей его напористо-грозной силе, и, хоть надо признать, что иные ведут себя совсем не так, как ожидаешь, а прямо противоположным образом, будем надеяться, это не тот случай. Может быть, он при сочинении мандата и переусердствовал с жесткими и властными оборотами,
