Слепота

лишь служит дополнением к другой воле, в определенных обстоятельствах умножаться до бесконечности. Однако страсти утихают уже очень скоро, стоит лишь самому благоразумному из обитателей палат, в законном стремлении уяснить соотношение выгод и рисков предложенной акции, напомнить энтузиастам простую и объективную истину, а она в том, что воздействие огнестрельного оружия, как правило, оказывается убийственно эффективным: Те, кто будет в первых рядах, говорит благоразумный, должны знать, что их ждет, а кто в задних, пусть даже и не пытаются вообразить себе, что только начнется, едва лишь грянет первый выстрел, а второго и третьего даже и не понадобится, мы все просто передавим друг друга. В качестве полумеры или промежуточного решения, принятого в одной из палат и поддержанного другими, придумали, что в следующий раз отправят за едой не тех, кого обычно посылали, а усиленный отряд, человек из десяти-двенадцати, и вот они-то постараются сводным хором довести до сведения разбойников всю степень всеобщего недовольства. Стали вызывать добровольцев, но, вероятно, опасения людей осторожных так запали в душу всем, что ни в одной из других палат не нашлось желающих идти своей охотой. Слава тебе господи, это очевидное свидетельство слабости духа не возымело никакого значения и даже не заставило никого устыдиться, ибо вскоре, подтверждая пагубность опрометчивых шагов, распространилось известие о том, чем именно окончилась экспедиция, предпринятая палатой, где и зародилась эта идея. Восьмерых храбрецов, решившихся высказать претензии, побили палками и прогнали восвояси, и если правда, что выстрел был всего один, то, не в пример прошлому разу, произведен не в воздух, ибо жалобщики дружно клялись, будто пуля просвистели у них над самой головой. О том, имелось ли в виду стрелять на поражение, мы, бог даст, узнаем в свое время, а пока давайте укроем стрелка под сенью благодетельного сомнения, а иными словами, изберем одно из двух: либо это и в самом деле было всего лишь предупреждение, хоть и очень серьезное, но главарь ошибся в отношении роста ходатаев, сочтя его меньшим, нежели в действительности, либо – и вот это уже внушает тревогу – наоборот, взял несколько выше, чем нужно, и последний случай следует со всей неизбежностью признать не чем иным, как покушением на убийство с заранее обдуманным намерением. Оставив в стороне эти частные вопросы, перейдем к более общим, то есть затрагивающим интересы большинства, и скажем, что исключительно божьим промыслом можно объяснить заявление ходоков о том, что они представляют палату номер такой-то. И потому она одна вынуждена была поститься трое суток, и еще, считай, повезло, могли бы вообще навсегда без еды оставить, что, в общем, справедливо, ибо нечего кусать руку, которая тебя кормит. И обитатели мятежной палаты принуждены были все эти трое суток мыкаться от двери к двери и клянчить ради всего святого хоть корочку хлебца и, если возможно, с чем-нибудь сверху, и с голоду они, конечно, не померли, но уж наслушались вдосталь и досыта: Так вам п надо, нечего дурью маяться, Страшно подумать, что мы бы вас послушались, но хуже всего, когда им говорили: Потерпите, потерпите, нет слов более невыносимых для слуха, лучше бы уж просто обругали. Когда же минули три дня, отведенные под наказание, и поверилось, будто рождается новый день, оказалось, что несчастная палата, где обитали все сорок бунтарей, вроде бы все же не прощена, потому что еду, которой раньше едва хватало на двадцать человек, урезали настолько, что и десять не накормишь. Можете себе представить ярость и гнев, но также и, битой собаке только плеть покажи, страх, объявший прочие палаты, которые уже оказывались в осаде нуждающихся и теперь разрывались между классическими догматами человеческой солидарности и столетней выдержки предписанием, гласившим, что истинное милосердие начинается с тебя самого.

Так обстояли дела, когда из третьей палаты поступило требование собрать и вручить новую дань, поскольку, по логике бандитов, стоимость еды давно превысила первоначальный оброк, который к тому же по их же, бандитов, доброте и широте душевной оприходован был с большим походом. Палаты удрученно ответили, что у них нет больше ни единого медного грошика, что ценности все до единой цацки собрали и отдали и что – это, честно говоря, был аргумент довольно постыдный – никак нельзя признать взвешенным и разумным решение намеренно не учитывать разницу между взносами, вовсе не эквивалентными друг другу, что в переводе на обычный язык значило: Не пристало праведнику платить за грешника, и вообще, дружба дружбой, а табачок врозь, и нехорошо лишать еды тех, кому ты еще остался должен. Никто, разумеется, не знал, сколько именно внесли в бандитскую кассу другие, но каждый был уверен, что уж ему-то еда причитается по праву, даже если у соседа по койке кредит давно исчерпан. К счастью, затлевшей распре не суждено было разгореться, ибо злодеи недвусмысленно дали понять, что приказ их относится ко всем без исключения, а разница если и была, то осталась тайной, запрятанной в бухгалтерских ведомостях слепого счетовода. В палатах шли острые и ожесточенные дискуссии, перераставшие иной раз в потасовки. Высказывались обвинения в том, что кое-кто себялюбиво и коварно припрятал часть ценностей и, стало быть, питается за счет людей, все отдавших на благо сообщества. Им отвечали, используя в личных целях аргументацию, которая до сей поры служила коллективу, что отдали, мол, столько, что могли бы сладко и сытно есть еще много-много дней, а не содержать захребетников и паразитов. Высказанная же бандитами угроза произвести ревизию всех палат и покарать укрывателей была в конце концов приведена в исполнение. Никаких особых сокровищ не нашли, однако обнаружили сколько-то часов и колец, причем по большей части мужских, а не дамских. Что касается обещанной кары, то свелась она к нескольким, на месте преступления отвешенным оплеухам и затрещинам и неточно направленным зуботычинам, больше же всего слышалось различных оскорблений, в числе коих предъявлен был дивный образец старинной обвинительной риторики: Ты бы и мать родную донага раздел, представьте себе, какой это позор, но также и много других, столь же мало сообразующихся с действительностью, ибо, чтобы увидеть, как совершены будут эти пакости, пришлось бы дождаться, когда нее ослепнут и вслед за светом очей померкнет и свет приличия. Злодеи взимали плату, обещая лютые казни и репрессалии, однако обещания свои так никогда и не исполнили, вероятно, по забывчивости, поскольку, как не замедлило выясниться, уже роились у них в голове новые плодотворные замыслы. А если бы исполнили, то, глядишь, новые несправедливости, еще больше осложнив ситуацию, привели бы к самым драматическим последствиям, потому что две палаты для сокрытия своей вины в сокрытии ценностей назвались другими номерами, взвалив ее вместе с бременем ответственности на палаты, в плутовстве не замешанные и, более того, до такой степени честные, что одна, по крайней мере, все сполна отдала в первый же день. И, опять же по счастью, устроило и правых и виноватых, что во избежание лишней мороки слепой счетовод решил записать отдельно, на особом листе, от кого сколько и чего поступило в казну, ибо, занеси он сведения о новых поступлениях на соответствующую страницу ведомости, неравномерность этого фискального сбора просто бросалась бы ему в незрячие его глаза.

Прошла неделя, и злодеи оповестили, что хотят женщин. Так вот, просто: Женщин хотим. Как легко себе представить, это нежданное, хоть и не вовсе необычное требование, вызвало взрыв такого негодования, что ошеломленные эмиссары, принесшие его, вынуждены были тотчас вернуться и заявить, что три палаты правого корпуса, две палаты левого, равно как и слепцы обоего пола, ночующие из-за нехватки кроватей на полу в коридоре, единодушно постановили не удовлетворять наглое притязание, попирающее человеческое достоинство, а в данном случае – и женскую честь, ибо на них никак невозможно возложить ответственность за то, что в третьей палате левого крыла нет женщин. Последовал краткий и сухой ответ: Не дадите – жрать не дадим. Униженные посланцы вернулись в палаты и сообщили: Либо пойдут, либо мы все с голоду умрем. Женщины одинокие, то есть те, у кого либо вообще не