сорок, все австрийцы, как и капитан, у которого они под началом, людей же невоенных среди них нет ни одного или же я их не заметил. Налегке, без обоза, заметил португальский капитан. Похоже на то. А вооружение. Про это ничего не пишет, счел, должно быть, что неблагоразумно предоставлять такого рода сведения, но зато указывает, что по тому, как идут, окажутся у границы не позднее чем к завтрашнему полудню. Рано. Вероятно, мы должны будем пригласить их на обед. Сеньор алькальд, об этом и думать нечего, да они, хоть и без обоза, везут с собой провиант или, по крайности, деньги, чтобы заплатить за еду, а кроме того, наша снедь им не придется по вкусу, не говоря уж о том, что сорок австрияков накормить — дело нелегкое, с кондачка не решается, да у нас и самих уже еда на исходе, и, по скромному моему разумению, пусть каждый сам о себе заботится, а господь — обо всех. Ладно, убедили, но мое приглашение завтра отужинать остается в силе. Твердо можете на меня рассчитывать, сеньор алькальд, но одно из двух — либо я очень сильно ошибаюсь, либо вы желаете увидеть у себя за столом и австрийского капитана. Отдаю должное вашей проницательности. А не будет ли с моей стороны нескромным осведомиться, чем обязан он чести этого приглашения. Эго будет жест доброй воли, акция политического умиротворения. Вы в самом деле полагаете, что такие жесты необходимы, поинтересовался капитан. Опыт учит меня, что когда два отряда стоят друг напротив друга на границе, всего можно ожидать. Я, конечно, сделаю все, что могу, чтобы избежать худшего, ибо не желаю лишиться ни единого из моих людей, но ежели придется все же прибегнуть к силе, секунды не промедлю, а теперь, сеньор алькальд, с вашего позволения, удаляюсь, моим людям еще многое предстоит сделать — хоть мало-мальски привести в порядок обмундирование, мы ведь в нем почти две недели под солнцем и ливнем, в нем спать ложимся, в нем встаем утром, не подразделение регулярной кавалерии, а сброд какой-то, форменные оборванцы. Что ж, сеньор капитан, не смею задерживать, завтра, когда прибудут австрийцы, зайду за вами, ибо почитаю это своей обязанностью. Хорошо, сеньор алькальд, если понадоблюсь вам раньше, вы знаете, где меня найти.
Воротясь в замок, он приказал трубить сбор. Обращенная к солдатам речь была кратка, но содержала все, что им надо было знать. Прежде всего ни под каким видом не допускать австрийцев в расположение, даже если придется прибегнуть для этого к силе оружия. Это будет означать войну, прибавил капитан, и я надеюсь, что до такой крайности дело все же не дойдет, но тем скорее достигнем мы стоящей перед нами цели, чем раньше сумеем убедить австрийцев, что шутить не намерены. Ожидать их прибытия будем за стенами замка и оттуда не сдвинемся ни на пядь, как бы те ни намекали, что желают войти. Все переговоры вести буду я, ваш командир, а от вас хочу одного — чтобы лицо каждого уподобилось книге, раскрытой на странице, где написаны вот такие слова: Сюда не войдете. Если сумеем сделать это, а мы, видит бог, обязаны суметь, чего бы эго ни стоило, австрийцам придется стать лагерем в виду замка, вне стен его, что сразу же, с самого начала поставит их в подчиненное положение. Вполне вероятно, что на деле выйдет это не с такой легкостью, как может показаться по моим речам, но одно могу обещать твердо — сделаю все для того, чтобы мой ответ австрийцам не покрыл позором знамя, которому присягнули мы все. Даже если обойдется без столкновений, даже если не раздастся ни одного выстрела, победа должна быть за нами, как и в том случае, если нас вынудят все же применить оружие. Вообще-то говоря, эти австрийцы прибыли сюда, к замку кастело-родриго, исключительно ради того, чтобы приветствовать нас и сопроводить до вальядолида, однако у нас есть основания подозревать, что цель их — увести соломона с собой, а нас оставить с носом. Так вот же, словом своим ручаюсь — не бывать тому, и выйдет им колоссальных размеров облом. Завтра, в десятом часу — двоих дозорных на самую высокую башню, чтобы, когда явятся австрийцы, не вышло так, что на охоту ехать — собак кормить. И добавил: С ними, с австрийцами, ухо востро надо держать, не задержавшись мыслью на том, что австрийцы эти будут, по всей видимости, первыми в его жизни и — единственными.
Взводный оказался прав в своих подозрениях — едва лишь пробило десять, как с башни раздались крики дозорных: Вижу неприятеля, вижу неприятеля. Да, конечно, австрийцы, особенно в своей военной ипостаси, не пользуются доброй славой среди кавалеристов португальской армии, но все же от этого до того, чтобы называть их неприятелем,— изрядное расстояние, которое здравый смысл не может не подвергнуть самому суровому порицанию, обратив самое пристальное внимание сих опрометчивых караульщиков на то, сколь опасны скороспелые суждения и уж тем паче — осуждения без должных доказательств. Впрочем, это легко объяснить. Дозорным велено было при первом приближении австрийцев оповестить об этом, поднять тревогу, но никто — и даже взводный, обычно столь предусмотрительный,— не уточнил, в каких именно выражениях. И потому, когда дозорные оказались перед выбором — вскричать ли: Вижу неприятеля, что понятно всякому, даже совсем невоенному человеку, или ограничиться бесконечно далеким от марсовых затей: Гости пожаловали, мундир, который был у них на плечах, решил за них и облек предупреждение в подобающие солдату слова. И еще не смолк в воздухе последний их отзвук, как кавалеристы бросились к бойницам поглядеть, что это за неприятель такой, а он на расстоянии в четыре-пять километров выглядел всего лишь как темное пятно, очень медленно, еле заметно подвигавшееся вперед, и вопреки ожиданиям в пятне этом не посверкивали кирасы. Но кто-то из солдат разъяснил эту странность: Ничего удивительного, солнце светит им в спину, и согласимся, это звучит несравненно лучше, литературней и выразительней, чем брякнуть: Они — против света. Гнедые и караковые кони, образуя пятно, отливающее разными оттенками коричневого, идут короткой рысью. А могли бы — и шагом, поскольку разницу отсюда не различить, но тогда бы пропал психологический эффект наступления, которое тщится выглядеть неудержимым и в то же самое время умеет управлять своими силами. Вполне ведь очевидно, что галоп с воздетыми клинками в духе и стиле знаменитой атаки легкой кавалерии[10] смотрелся бы несравненно более зрелищно и в реестре специальных эффектов занимал бы подобающее ему и не последнее место, однако для победы, обещающей быть такой легкой, как эта, совершенно незачем утомлять коней сверх строго отмеренной меры. Так думал австрийский капитан, воин многоопытный и закаленный на полях сражений в центральной европе, и так приказал он действовать своим солдатам. Меж тем в замке готовились к бою. Солдаты, оседлав коней, вывели их за ворота и оставили пастись под присмотром нескольких своих товарищей, наилучшим образом приспособленных для исполнения процедуры, которая могла бы показаться обыкновенной кормежкой, если бы у ворот замка росло что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее корм. Сержант отправился предуведомить алькальда, что появился австрияк: Дойдут еще не сейчас, но мы должны быть готовы. Отлично, молвил на это алькальд, пойдемте. Когда подошли к замку, у входа, перекрывая его, уже выстроились португальские кавалеристы, а взводный готовился произнести свою последнюю речь. Привлеченные даровым зрелищем и в чаянии того, что, может, и слона покажут, жители фигейра-де-кастело-родриго — дети, женщины, мужчины и старики — собрались на городской площади, по поводу чего взводный вполголоса сказал алькальду: При таком стечении народа едва ли следует ждать стычки. Я того же мнения, но все же от австрияка никогда не знаешь, чего ждать. Был неприятный опыт, спросил капитан. Никакого опыта нет, ни такого, ни этакого, однако уверен, что он, австрияк то есть, есть, и мне того довольно. Капитан, хоть и кивал с умным видом в такт его словам, все же не вполне уловил подспудную суть высказывания и подумал, что слово австрияк здесь равнозначно понятиям противник, неприятель, враг. И решил немедленно перейти к речи, которой намеревался поднять несколько упавший боевой дух своего воинства. Солдаты, воскликнул он, австрийцы — уже рядом. Пришли просить нашего слона, чтобы забрать и отвезти его в вальядолид, но мы останемся глухи к их просьбе, даже если она превратится в требование,
