время томительно однообразными сведениями о руках и ногах, переломанных на склонах и отрогах любителями горных лыж. И славны были времена, когда человек, пролетев метров тысячу с вершины, оказывался на дне котловины, уже засыпанной черепами, ребрами и бедренными костями других, но не менее невезучих искателей приключений. Что ж, такова она, жизнь. На площади уже стояло сколько-то кирасир, одни верхами, другие — еще нет, а те, кого там пока не хватало, туда уже поспешали. Снежило, но не очень. Верный своему обычаю быть любопытным по необходимости, раз уж никто никогда его не оповещает, погонщик подошел к сержанту узнать, что нового. И успел лишь учтиво промолвить: Утро доброе, как сержант, наперед зная, что ему надобно, сообщил ему, что нового: Выступаем на брессаноне или, по-нашему говоря, бриксен, нынче переход будет короткий, всего лиг десять. И, помолчав, чтобы создать атмосферу ожидания, прибавил: Похоже, там, в бриксене, нам дадут несколько дней роздыху, потому что мы порядком приморились. Еще бы, мой сулейман еле ноги переставляет, не для него такой климат, не хватало еще, чтоб простудился да схватил пневмонию, любопытно тогда знать, что будет его высочество делать с грудой костей. Все образуется, сказал сержант, до сих пор же как-то недурно шло. Фрицу ничего не оставалось, как согласиться с этим и отправиться проведать слона. Он нашел его под навесом, сулейман на вид был спокоен, но погонщику под влиянием, наверно, недавнего тревожного сна показалось, что слон притворяется, а сам посреди ночи покинул больцано и резвился среди снегов, добравшись даже и до тех мест, где, говорят, снега эти вечные. На полу не было ни малейших следов оставленного корма, ни единой соломинки, хоть бы для виду и приличия ради, и это позволяло, по крайней мере, надеяться, что животное не станет хныкать от голода, как малое дитя, хотя — это, кстати, сведение, не слишком широко известное,— слон во многом подобен дитяти, если не в физическом отношении, то уж точно — в смысле несовершенства интеллекта. Впрочем, сказать по совести, мы ведь не знаем, о чем там думает слон, но ведь и о мыслях ребенка осведомлены лишь в той степени, в какой он желает нас в них посвятить, так что, в сущности, доверять им особенно не следует. Фриц дал понять слону, что желает влезть к нему на спину, и тот поспешно, притом всем видом своим показывая, что желает быть прощенным за какую-то проказу, придвинул к погонщику бивень, чтобы ногу было куда поставить — ну, примерно так придерживают стремя садящемуся на коня,— а потом обвил его хоботом за поясницу, как бы обнимая. В единый взмах вознес фрица к себе на шею и оставил там устраиваться поудобнее. Фриц оглянулся и вопреки ожиданиям не увидел на заду никакого льда. Тут была какая-то тайна, и не ему, вероятно, было раскрыть ее. То ли слоны вообще, и этот вот — в частности, обладают автономной системой терморегуляции, включающейся в нужные минуты и под воздействием сосредоточенного умственного усилия способной растопить лед определенной плотности, либо бесконечные спуски и подъемы в режиме форсированного марша да по горным кручам справились с этим вопреки лабиринтообразной путанице волос, доставившей погонщику столько хлопот. Иные тайны природы представляются на первый взгляд совершенно непостижными уму, и опытность советует оставить их, не трогать, если не хотим, чтобы познание, добытое нахрапом, принесло нам больше вреда, чем пользы. Вспомните для примера, чем кончилась история с адамом, который съел в раю то, что представлялось ему обычнейшим яблочком. Может статься, конечно, что плод сей был в собственном смысле слова сладостным плодом господа, но вот иные утверждают, будто это было никакое не яблоко, но ломоть арбуза, а уж семечки, они же косточки, не иначе как сам сатана туда положил. Зря, что ли, они еще и черные.
Экипаж эрцгерцогов уже ожидает своих высокородных, выдающихся, достославных пассажиров. Фриц направляет слона к тому месту, которое отведено ему в кортеже, то есть за максимилиановой каретой, но — на почтительном расстоянии от нее, ибо эрцгерцог не желает портить себе настроение соседством с мошенником, который, не дойдя до классического предела выдачи кошки за кролика, все же обмишулил несчастных плешивцев, включая даже и отважных кирасир, посулив, что станет шевелюра их гуще и обильней, нежели была она у библейского бедолаги самсона. Зря беспокоились — эрцгерцог просто-напросто и не глядел в ту сторону, ему, судя по всему, было еще о чем подумать, ибо он желал прибыть в брессаноне засветло, а уж по всему видать, что не выйдет. Он отправил в голову колонны своего адъютанта с требованием двигаться, укладывавшимся в три практически синонимичных понятия: Быстро, проворно, ходко, хоть и с поправкой, разумеется, на замедляющее действие снега, который вдруг повалил с невиданной густотой и силой, и на состояние дорог, и всегда- то скверное, а сейчас — отвратительное. И пусть, как сообщил услужливый сержант, до цели всего-то десять лиг, и пусть даже по нынешнему счету это всего лишь пятьдесят тысяч метров или сколько-то там десятков тысяч древних пядей, цифры есть цифры, и от них никуда не убежишь, и потому этим людям и этим животным, только что начавшим очередной трудный переход, солоно придется — и в особенности тем, над кем нет крыши, а таковых большинство. Как красиво искрится снег за стеклом, простодушно молвила эрцгерцогиня мария эрцгерцогу максимилиану, но там, снаружи, где глаза слепит режущий ветер, где в сапогах хлюпает, где руки и ноги, будто адским огнем, жжет от холода, в самый раз бы спросить небеса, чем же мы так провинились, в чем уж так тяжко согрешили, что заслужили себе такую кару. Как сказал поэт, сколько б сосны ни махали, небо не кивнет в ответ. Не отвечает оно и людям, хотя они в большинстве своем с малолетства знают нужные молитвы, но, видно, дело тут в том, чтобы найти тот язык, который бог способен будет понять. Мороз, как гласит другая поговорка, когда народился, всем сгодился, однако же не всем поровну достался, вот и несут иные на закорках целые охапки его. Есть, согласитесь, известная разница — ехать ли в карете, обитой изнутри мехом и одеялами да снабженной тогдашним термостатом, либо шагать под хлесткими ударами ветра на своих двоих или сунуть их в заледенелые стремена, стискивающие ногу хуже колодок. Стоит еще упомянуть о том, что сообщенное сержантом сведение о том, что, мол, в брессаноне дадут отдохнуть как следует, веяло над караваном наподобие ласкового весеннего ветерка, хотя скептики поодиночке и хором напоминали забывчивым об опасностях перехода через изарко, не говоря уж о еще более тяжком и опасном, поджидавшем впереди, уже на австрийской территории, перевале бреннер. Решился бы ганнибал в свое время пройти через них — нам бы, вероятно, не довелось наблюдать в кинематографе, как карфагенский полководец терпит от сципиона, который африканский, последнее, решительное поражение, заснятое римлянами на пленку и обретшее в руках витторио муссолини[19], бенитиного первенца, вид полнометражной кинокартины. В тот раз великому Ганнибалу и слоны не помогли.
Фриц на загривке у сулеймана, снова и снова огребая по полной колючие оплеухи снега, которыми хлещет его непрестанный ветер,— не в самом благоприятном положении для того, чтобы рождать и развивать возвышенные думы. Но тем не менее думает и думает, отыскивая способ наладить отношения с эрцгерцогом, который не то что приветного слова не обращает к нему, но даже и смотреть в его сторону не желает. Как все славно начиналось в вальядолиде, а потом сулейман, выкладывая навозные кучи на дороге в росас, нанес серьезный урон благородному делу сближения и гармонизации отношений между столь отдаленными друг от друга представителями социальных страт, как эрцгерцог и погонщик. Он, то есть субхро, или фриц, или как его там, с дорогой душой предал бы все это забвению, но его проступок, порожденный хмельным желанием разбогатеть, причем — путем неправедным и морально предосудительным, положил конец всякой надежде на восстановление тех почти братских уз, которые на некое волшебное мгновение соединили будущего властелина священной римской империи и убогого слоновожатого. Правы, правы скептики, уверяющие нас, что вся история человечества есть непрерывная череда упущенных возможностей. К счастью, благодаря неиссякаемой щедрости воображения, легко заполнить лакуны, возместить как нельзя лучше протори, перекрыть проходы тупиками, которые вовеки не станут острее, изобрести ключи,
