и сказала врачу:
— Сто три.
Потом поговорила еще немножко, положила трубку, подошла, села и взяла мои руки в свои, и я сказала:
— Ой, Мама Девочка, я совсем не больная.
— Нет, ты больная, — сказала Мама Девочка. — Но врач скоро придет и вылечит тебя.
— Я не больная, просто я никак не могу остановить самолет: он все шумит и шумит.
— Где?
— У меня в ушах. Я знаю, что я здесь, а не на самолете, но он все равно не перестает.
— Врач даст тебе лекарство. Я откажусь от всех своих планов на сегодняшний вечер и буду сидеть около тебя.
— Нет, мама, я не хочу, чтобы ты отказывалась от своих планов!
— Ну, знаешь ли, меня не интересует, что ты там хочешь. Я так решила, и так будет. А теперь ложись, отдыхай и ни о чем не думай.
Телефон зазвонил, и это опять была Глэдис Дюбарри. Мама Девочка стала рассказывать ей про обед с мистером Макклэтчи:
— Роли для меня у него нет, но он хочет познакомиться с Кузнечиком. Ему понравился ее голос, и он хочет посмотреть, не подойдет ли она на роль маленькой девочки из этой пьесы, но… не знаю. Я прилетела сюда, чтобы самой пробиться на сцену, а не устраивать туда свою дочь. Я ужасно не люблю детей на сцене. А кроме того, у нее температура, сто три, но она считает себя здоровой. Знаешь, какие они — все умеют лучше, чем взрослые, даже болеть… Что ты, тебе совсем не нужно присылать своего врача, я уже вызвала… Ну конечно, лучше твоего нет, но нет необходимости присылать его…
— Пусть пришлет, — сказала я. — Хочу увидеть врача Глэдис Дюбарри.
— Говорит, что хочет видеть твоего врача, — сказала в трубку Мама Девочка, — но послушай меня, Глэдис: это всего-навсего небольшая температура, а так у нее все в порядке, поверь мне, и я не хочу беспокоить людей по пустякам… Разумеется, рисковать я не собираюсь, но я твердо уверена, что ничего серьезного нет… Но почему обязательно полиомиелит?.. Знаешь что, сейчас я хочу, чтобы она отдохнула. После врача я тебе позвоню.
— Полиомиелит? — спросила я. — Ой, Мама Девочка, так я, наверное, умру?
— Должна сказать тебе, что Глэдис Дюбарри очень любит придумывать всякие страхи. Придумывает их всю жизнь, делала это, когда была еще совсем маленькая. Никакого полиомиелита у тебя нет, и ты не умрешь. Это у Глэдис полиоболтунит. Всегда строит из себя богатую девицу с широкой натурой, и это ужасно скучно. Ее врач! Как будто он лучший в мире только оттого, что дает ей успокаивающее, когда она в истерике — а она в ней всегда. А сейчас отдыхай и совершенно позабудь о том, что ты больная.
— Я не больная. Это ты говоришь, что я больная.
— Самолет шумит все так же?
— Чуть меньше.
— Когда перестанет, буду знать, что ты выздоровела.
— Как нам остановить его?
— Доктор даст лекарство, чтобы ты заснула, и во сне он приземлится.
Доктор оказался маленьким старичком с маленькой улыбочкой и маленькими руками. Он взглянул на меня — и улыбнулся, и стал со мной разговаривать, а потом поговорил с Мамой Девочкой и сказал:
— Она переутомлена и взвинчена.
— Но разве вы не проверите ее температуру?
— В этом нет необходимости, — ответил доктор, — но давайте смерим. Думаю, что она у нее немного упала.
Температура оказалась сто один, так что какие они ни есть, а два из них я потеряла.
— Все время слышит самолет, — пожаловалась Мама Девочка.
— Понятно, — сказал доктор. — Что ж, дайте ей полтаблетки аспирина сейчас и другую половину немного позже.
— Полтаблетки аспирина — и все?
— Она ведь только устала и перевозбудилась.
— Но я думала, вы дадите ей успокаивающее.
— Полтаблетки аспирина — это уже успокаивающее. Она очень крепкая девочка — сплошь кости, мышцы и энергия.
— Она не ест.
— Что ж, это и вправду скучное занятие.
— О, пожалуйста, не говорите так при ней! — воскликнула Мама Девочка. — Теперь мне будет ужасно трудно заставить ее есть.
— Забудьте об этом, дорогая моя, — сказал доктор. — Серьезно. Она очень крепкая девчушка. Ей уже много лучше, хотя бы оттого, что сейчас она слушает нас, а не самолет. Почему бы вам не попросить у администрации приемник, чтобы она послушала какую-нибудь тихую музыку, или, еще лучше, почему бы вам самой не спеть ей?
— Мне самой?
— Ну конечно. Негромко. Тогда она перестанет слышать самолет.
— Больше ничего не нужно?
— Хорошо бы ей заснуть. Попросите телефонистку никого не соединять с вами. Тихонько пойте, пока она будет спать, а когда проснется, снова смерьте температуру. Если нормальная, оденьте ее и сходите с ней прогуляться в парк. Ваша комната слишком тесная и узкая и напоминает ей салон самолета.
— Что ей петь? Я знаю очень мало детских песенок.
— О, не обязательно детские, — сказал доктор.
Он разломил аспиринку надвое и половину положил мне в рот. Мама Девочка дала мне запить. Я проглотила, и доктор погладил мое лицо своими маленькими ручками, и улыбнулся, и сказал:
— Баю-баюшки-баю.
Не спел, просто сказал и еще добавил:
— У меня часто бывает желание, чтобы кто-нибудь попел мне.
Мама Девочка посмотрела на него так, будто он сказал что-то очень странное, а потом открыла сумочку и достала оттуда кошелек.
— Сколько я вам должна, доктор?
— Что вы, дорогая моя!
— Нет, я настаиваю. Работа врача должна оплачиваться.
— О, тогда один доллар, — сказал он, и Мама Девочка дала ему долларовую бумажку.
— А ты, — он повернулся ко мне, — если хочешь знать, совсем не больна.
— Я знаю.
Мама Девочка проводила доктора до двери, они поговорили еще немного, и он ушел, и тогда Мама Девочка вернулась, села на кровать и тихотихо запела.
Она запела свою любимую песню, ту, в которой есть слова: «Время медленно течет, но сделать может очень много». Где она не помнила слов, она просто мурлыкала, и я подумала:
