Несостоявшаяся пьеса

были написаны, и, скорее всего, уже не напишутся. Но я там присутствовал, я видел все, что там творилось, и чувствовал, что можно схватить этот вечно текучий сырой материал и вылепить из него осмысленную, цельную, захватывающую драму.

С годами, однако, обрывки этих замыслов возвращаются ко мне: мимолетное воспоминание о ком-то, чьи-то черты, вопросительные интонации или неожиданное проявление смелости – как-то раз перед закрытием рынка мне повстречалась дородная негритянка с добродушным ангельским личиком, она копалась в мусорном баке с овощными отбросами. Я подошел, чтобы преподнести ей в подарок громадный кочан капусты.

– Не надо, сынок, Господь тебя благослови, – сказала она, – мне бы найти немного шпинату.

Тогда, разумеется, я мог бы предложить ей целый мешок шпинату за так, но не предложил, потому что это было бы уже совсем не то. Я развел руками и разразился хохотом, а она в ответ мило улыбалась.

И так каждую субботу.

Всю оставшуюся неделю я ходил в своем ладном костюме, который стоил пятнадцать долларов, и искал работу, но все места уже были захвачены, и делать мне было нечего.

Театр присутствовал, конечно, повсюду, пьеса разыгрывалась на каждом шагу, но я тогда был еще неоперившийся писатель, вот пьеса и ускользнула от меня.

1956