Тогорес, вышедшую из дома и направляющуюся ко мне. Она оделась по-деревенски, однако, как всегда, с присущей ей нарочитостью. Казалось, что эта женщина живет на сцене и неохотно играет в пьесе, раздраженная неискренностью других актеров и досадной необходимостью приспосабливаться к своей собственной роли. Она поприветствовала меня кривой усмешкой человека, чувствующего себя нелепым в маскарадном костюме волхва, домино или медведя панды, и вызвалась идти вместе со мной на поиски велосипеда. Она заверила, что ей хорошо удается находить вещи, абсолютно ненужные ей самой, но помогающие утешить других.
– Моя последняя книга, – сказала она, когда мы отправились в путь, – называлась «Забытые страсти». Это мои детские и юношеские воспоминания, написанные в форме романа. Когда я писала эту книгу, у меня было ощущение, будто я запускаю руку в мешок, полный змей. Как мне было противно, Боже мой! Мне просто хотелось избавиться от этих воспоминаний. Однако один критик сказал, что книга была очень душевной и ее хорошо покупали, потому что люди видели в ней самих себя. Понимаешь? В книге я сожалела о том, что у меня никогда не было достаточно решимости, чтобы отправиться в путешествие на «Эспаньоле». Я ненавидела эту посредственную жизнь, которая превратила меня в наблюдающего писателя. Я даже не спилась – видишь, до какой степени все банально. А читатели не презирали меня за трусость. Они восхищались мной за то, что я такая же, как они, и за то, что преподношу им на блюдечке нечто вроде литературного искупления.
– Возможно, самой большой вашей трусостью, – услышал я свой голос, – было то, что вы написали эту книгу, а не «Остров сокровищ».
Иногда я слышу свой голос издалека. Подобные ощущения испытывал бы человек, если бы другие люди могли слышать его мысли – это своего рода непроизвольная и почти сомнамбулическая честность. На этот раз Исабель Тогорес издала звук, как будто сломалась ветка. Она застыла на месте, а я продолжал идти дальше, как человек, чувствующий приставленное к спине орудия дуло. Однако вскоре послышались ее шаги по тропинке и голос:
– Для такого скромника, каким тебя считает Пако, у тебя слишком острый язык. Ты мне нравишься.
Я не ответил. Она пошла со мной в ногу, и мы продолжали путь в тени высоких дубов. Земля еще не впитала всю воду после бури, и углубления на дороге превратились в маленькие озерца, которые мы обходили по обочине. Исабель, в парусиновых туфлях, тотчас промочила ноги грязной водой. Она шагала с упрямой решимостью человека, вознамерившегося пройти во что бы то ни стало по намеченному пути. По-видимому, она так же, как многие люди с энергичным характером, даже для того чтобы поднести стакан воды к губам, должна была преодолеть невидимое, но явное сопротивление, как будто все в этом мире, даже стакан воды, требовало постоянного упорства. Я всегда склонялся к мысли, что все вещи находятся в неустойчивом равновесии, и поэтому они сдвигаются с места или падают, если их слегка подтолкнуть. Так же и люди. Именно поэтому, хотя Исабель была мне симпатична, я чувствовал к ней некоторую неприязнь того рода, какую испытывал к маленьким собачкам, воображавшим себя чрезвычайно агрессивными.
Когда я решил, что мы уже достаточно удалились от дома, я пошел по левой стороне дороги, стараясь разглядеть блеск велосипеда в густой чаще леса. Для писательницы это было началом увлекательной игры. Забыв о необходимости обходить лужи, она нетерпеливо осматривала густые заросли и залезала в самую чащу, раздвигая кусты, в которых мог скрываться мой велосипед. Энтузиазм Исабель Тогорес был намного более бурным, чем можно было ожидать от убежденного циника. Но это было еще не все. Вскоре она повернулась ко мне и сразила меня одним из своих бредовых вопросов:
– А тебя-то что заставляет продолжать жить?
Теперь пришла моя очередь остолбенеть. Я никогда не задумывался о том, что жизнь была чем-то касающимся лично меня. Мне всегда казалось, что достаточно плыть по течению, чтобы жить, – ведь это так же естественно и спонтанно, как дыхание. Должно быть, ужасно, когда жизнь перестает быть состоянием и превращается в решение.
– Мне нравится наблюдать, – ответил я слишком загадочно. – Все изменяется, и мне нравится видеть это. Несколько месяцев назад Пако взялся открыть мне вкус устриц. Я ел их тысячу раз с моим отцом, поваром. Но в тот день устрицы показались мне другими. Пако научил меня иначе наслаждаться их вкусом.
– Ты мне нравишься, определенно ты мне нравишься. Знаешь, кто такой писатель? Это человек, который стремится видеть вещи каждый раз в новом свете. У тебя есть эта способность. А у меня ее нет. Я всегда вижу вещи такими, какие они на самом деле, – и это ужасно. Поэтому я всегда буду неудовлетворенной. Здравомыслящей, но неудовлетворенной.
Очевидно, Исабель Тогорес, так же как и меня самого, чрезвычайно интересовал вопрос, кто она такая и что делает в этом мире. Но невозможно жить, внимательно вглядываясь во все вокруг и в себя самого, как будто ищешь брошенный в лесу велосипед. Разница заключается в том, что велосипеды, как правило, все-таки находятся.
– Вот он, – закричала Исабель, не в силах скрыть своей радости.
Если бы не моя неутомимая спутница, мне бы не удалось найти его. Он скатился на достаточно большое расстояние по склону и был скрыт папоротниками. Стоя на обочине дороги, я увидел взволнованную Исабель: ее ноги были покрыты царапинами, и она торжествующе указывала пальцем на свою находку. В конце концов, возможно, не так уж и плохо было походить на крохотную собачку, старающуюся вести себя как большая ищейка.
Я спустился к тому месту. Увидев, как она изо всех сил старается поднять мой несчастный велосипед, я испытал искреннее восхищение этой женщиной. Исабель Тогорес отряхнула свой деревенский костюм, поджав губы, как человек, гордящийся безупречно выполненной работой. Потом, резко придя в себя от этого неожиданного благодушия, она сделала недовольную гримасу и стала подниматься на холм, ворча и ругаясь. Когда я вернулся на тропинку, Исабель заинтересованно разглядывала гнездо дроздов, не замечая, что ее ноги были по щиколотку погружены в мутную воду. После этого она перестала обходить лужи и шла напрямик.
Мы почти не разговаривали на обратном пути. Я катил велосипед, а писательница шлепала по лужам так, что в грязи под водой оставались следы ее ног. Я вспомнил, как прошлой ночью она сказала мне, что настоящие женщины, не такие, как она, повсюду оставляют свои следы. В этот момент я совершенно изменил свое мнение об Исабель Тогорес. Она стала казаться мне Душевной, хотя ей и не нравилось это слово.
Мы вошли в калитку и остановились возле плакучей ивы. Я прислонил велосипед к дереву. У писательницы был жалкий вид. Казалось, будто она вернулась не с прогулки на свежем воздухе, а прошла пешком весь африканский материк.
– Теперь вам будет нетрудно дойти босиком до дома. Оставьте мне туфли, я их почищу.
– Ни в коем случае! Я нарочно их запачкала. Не будь таким угодливым.
Я встал перед ней на колени.
– Я вовсе не угодливый. Вы исцарапали себе все ноги, когда искали мой велосипед. Позвольте мне отблагодарить вас за услугу.
Немного поколебавшись, она позволила мне снять с нее туфли. Я поднялся и повесил туфли на руль велосипеда. Мы пошли в разные стороны: она – по направлению к двери на кухню, а я – к кладовке Фарука. Я поставил велосипед в углу так, чтобы он не мешал садовнику, и стал рассматривать туфли. В этот момент появился издатель, уже давно
