с азбукой делопроизводства. Кроме того, даже наиболее деловитые служащие, а именно корреспонденты Магаров и Абсалямов, с 1 декабря 1920 года поступили в трудовую школу второй ступени, где они раньше обучались. Я был не в силах и не имел морального права сдерживать их благие стремления продолжать свое образование. На их место пришлось посадить, почти с улицы, двух совершенно незнакомых с канцелярской работой людей... Здесь в районе вообще нет подходящего лица для замещения должности секретаря. Все заботы по канцелярии до сих пор всецело лежали на нарсудье 10-го участка, т.е. на мне. Но я больше не могу, не в силах... дальше нести обязанности секретаря...»
III
Работа в суде не освобождала Каныша от обязанностей члена ревкома. По-прежнему активно участвовал он в культурно-просветительной работе.
Вот свидетельство Токена Оразова:
«...Тихий стук в дверь. В класс входит высокий белолицый молодой джигит. Мы поднимаемся с места, хором здороваемся. Гость снимает черную шапку, с жалостью вглядывается в посиневшие от холода лица учеников.
— Добрый день, дети! — отвечает он на наше приветствие, затем за руку здоровается с Рахымжан-ага, учителем Баянаульской начальной школы.
— Садитесь, дети, — и он опускается на крайнюю парту. Не спеша расстегивает пуговицы дохи, опускает воротник, затем с улыбкой начинает осматривать класс. Увидев разбитые окна, неестественно ежится, на лице его снова появляется жалость.
Все мы тепло, по-зимнему одеты. У всех лисьи тымаки на голове, на ногах зимние сапоги-саптама, на плечах купы, вязанные из верблюжьей шерсти, или шубы, сшитые на степной манер. Но в классе так холодно, что и эти одеяния не помогают — едва осмеливаемся чуть-чуть высунуть руки из длинных рукавов.
— Не очень-то здесь уютно, — говорит гость, вдруг вставая с места. — Недолго и заболеть... Сегодня же направлю сюда мастера, чтобы он навел здесь порядок. А пока расходитесь по домам.
Учитель тут же дает нам домашнее задание.
Едва дверь за посетителем закрывается, мы наперебой спрашиваем Рахымжан-ага о личности обаятельного джигита.
— Разве вы его не знаете? Это член нашего ревкома Каныш Сатпаев. Открытие нашей школы — его личная заслуга. Очень образованный человек...»
Во время поездок по аулам Канышу Имантаевичу часто приходилось становиться свидетелем импровизированных концертов — по давней традиции всякий большой сбор народа оканчивался в степи выступлениями певцов и акынов. Случалось, что судья и сам брал в руки домбру. Зная любовь степняков к песне, Сатпаев и в помощники приглашал с собой тех, кто неравнодушен к музыке. Может быть, поэтому в аулах всегда с охотой отзывались на его приглашение идти на собрание.
«Помню, как-то раз более двадцати джигитов сопровождали Каныша в поездку по окрестностям Баянаула, — пишет Иген Баязитов. — На нас возлагались не только задачи по проведению советской работы в аулах, но и культурно-агитационная деятельность. Из тех спектаклей, которые мы имели в своем репертуаре, мне особенно памятны «Енлик-Кебек» и «Волостной-взяточник». Абдикарим Сатпаев возглавлял нашу художественную часть. Играли в пьесах Сармен Кариев, Амиржан Адильбеков, Кабен и его жена Токен, которая исполняла все женские роли. Были с нами и певцы Есмаганбет и Балабек. Зрители особенно хорошо принимали короткие импровизации Есмаганбета; он был нашим конферансье, если говорить сегодняшним языком...»
А ведь все эти музыканты, чтецы и актеры были в служебное время людьми сугубо прозаическими. Один — секретарь суда, другой — финагент, третий — милиционер.
Вечерами на просторах джайляу, где аулы располагались поблизости друг от друга, джигиты Каныша, засучив рукава, проворно ставили вплотную две большие юрты, одна из которых служила им раздевалкой и гримерной, а другая сценой. И начиналось представление. Зрители располагались прямо на земле перед полураскрытой юртой, некоторые смотрели пьесу, сидя верхом на лошадях.
Разумеется, круг задач члена ревкома не ограничивался содействием школе или организацией художественной самодеятельности. Жизнь постоянно выдвигала десятки новых проблем.
В начале 1921 года Баянаульский ревком принимает решение об организации среди казахской бедноты коллективных хозяйств. Непросто было выполнить его. Как уговорить бедняка передать единственную лошадь или корову в общее пользование? А другого убедить, чтобы он впряг свою лошадь в соху? И вот созывается общее собрание нескольких аулов. Людей пришло немало. Народный дом станицы полон. Председатель ревкома Богаченко предоставляет слово Сатпаеву.
— Я спрошу вас, вчерашние батраки, — начинает он. — Кому принадлежали прежде богатые травой и лесом земли вокруг Баянаула и лучшие пахотные угодья?
— Чего спрашивать, все знают. Зажиточным казакам.
— А теперь переданы вам. Но вот прошел год, как эти земли отобраны у прежних хозяев. Как вы использовали их за это время? — вновь спрашивает Каныш у аудитории.
Зал отзывается:
— Как же, вдоволь накосили травы.
— А я засеял сколько мог, неплохой урожай собрал.
— Скажите, Абеке, — обращается Сатпаев к старику из заднего ряда. — Какой урожай у вас был?
— Пудов тридцать взял. На мою семью хватило, излишек даже обменял на теленка.
— А могли больше взять?
— Конечно, мог, если были б силы. Но откуда их взять? Ведь у меня одна лошаденка, и то худая. А соху у соседей пришлось просить, отдал за нее осенью три пуда хлеба.
— Вот видите! Как плохо, не по-хозяйски мы используем наши богатые земли. А можно ведь сделать больше и жить богаче. Например, почему бы не объединиться Абеке с Ореке и Алеке. У них ведь на дворе без дела лежат хорошая соха и сенокосилка. А у Садыка и Сагына есть неплохие телеги.
— Но они ведь из другого рода! — выкрикнул кто-то.
— Какое это имеет значение, когда речь идет о деле, — продолжал Каныш. — Представьте себе, что эти пять или шесть хозяев объединились. Тогда они смогут обработать хотя бы половину тех угодий, что лежат нынче без пользы. И получить не тридцать пудов хлеба, как Абеке, а десять раз по столько. Всем семьям хватит, да и излишек вышел бы немалый.
— Да, здорово получается.
— Конечно, выгодно.
