В комнатах сидеть было невыносимо. Давила духота. Клавдея распахивала окна — все равно, ни ветерка, пи одного глотка свежего воздуха. Над землей висел неподвижный, густой предвечернпй зной.
От глухой душевной тревоги необычно обострились все чувства. Клавдея вздрагивала от каждого даже самого легкого стука, испуганно отдергивала руку, нечаянно коснувшись чего-либо мокрого, и все время ходила, ходила. Она не смела отлучиться из дому и остаться на ночь в доме тоже не могла. Уйти куда-нибудь, уйти… Где посвежее, побольше прохлады. Здесь, в этой духоте, умрешь.
На закате, уложив детей в постельки, Клавдея постуча-ла в дверь к Степаниде Кузьмовне.
Ты что, Клавдеюшка? — открыла дверь старуха. Она готовилась ко сну и вечерней молитве.
Степанида Кузьмовна, нужно мне тут сходить… — запинаясь, сказала Клавдея. — Богом прошу, отпустите меня, на детей посмотрите.
Да куда же ты к ночи, к ночи-то?
Я… — не придумала заранее Клавдея. — Соседка, знакомая одна… худо ей… наведать просила.
Господь с ней! Тяжелая хворь-то, хворь?
Да.
Ты, видно, и поутру у нее была?
У нее, — лгала Клавдея.
Что же ты сразу не сказала, Клавдеюшка? И то вижу: ходишь весь день в смятении. Понятно: душу человеческую жалко. Родится человек — радость миру, умирает — горесть и печаль. Звали попа-то к ней, попа?
Звали.
Приобщилась тайн святых?
Приобщилась.
Чья она?
Тут недалеко. Из новых. Вы не знаете.
Ну и ладно, господь с ней, дай ей счастья легко преставиться… — И заторопила Клавдею: — Ну иди же, иди, Клавдеюшка. Побуду. Чай, дожидает тебя-то, тебя соседушка?
Летние сумерки сгущались только внизу, на земле, — небо не меркло. Над хребтами вдали чернела низкая туча. Клавдея в чем была, даже не покрывшись платком, простоволосая, вышла за ворота.
С верхнего края города, от Вознесенской горы, ветер доносил девичий визг, пиликанье гармошки и задорные слова частушек:
Лучше баня бы сгорела,
Чем матаня померла…
Недавно прогнали стадо. Кой-где еще мычали коровы, блеяли овцы. Гулко хлопал бич пастуха. Гремели болты на ставнях — город ложился спать.
Прошли две пожилые женщины. Постояли на углу, разговаривая. Разошлись. Клавдея слышала слова:
Сватья, ты меня побуди, поглядеть любопытно.
Что же утресь не пришла?
Не знала.
Эх, жаль! Такое там было: убивце-то этому, Бурма-кину, Грунька Мезенцева узел стала в руки совать, а унтер в морду кулаком ей как двинет! Свалилась она, а унтер этот пошел себе, хоть бы что.
Так и пошел?
Так и пошел.
Ай-яй! Вот душегуб проклятый! Без совести.
А что, сватья, спрошу я тебя: пошто их часто отправляют? Али много скопилось? Сегодня увели, завтра опять.
Завтра-то проходящая партия, политические: те, которые за народ. Только ночь одну здесь и ночуют. Ну, „может, кого и добавят. После утрешнего-то случая начальство распорядилось до зари отправлять, особливо политических, чтоб лишней тревоги, значит, в городе не было. Мужик у меня кузнецом при тюрьме. Вчера с ночи вызвали его. Которые были в больнице, их теперь сызнова в цепи заковывать.
Так в цепях и пойдут?
А то! Так и пойдут. Жалостно глядеть. Не какие ведь варнаки, а все самые честные.
Так ты побуди меня, сватья.
«— Побужу.
Защемило сердце у Клавдеи. Лиза тоже там, вон за этими высокими палями, за железными решетками… Проклятый Петруха! Из-за него она опоздала к Кирееву, теперь целукг-ночь, до утра, надо маяться, ждать. Да примет ли еще он ее?.. Душно на улице!.. А как Лизаньке, бедной, в тюрьме?
Клавдея не заметила, как очутилась над рекой. В темных кустах тальника шумел ветер. Беспокойно плескались в камнях мелкие волны. Клавдея пошла кромкой обрыва, поглядывая, где бы спуститься вниз, умыться, припасть горячей головой к холодным камням. Так, чтобы никто ее не увидел, никто ей не помешал. Поплакать одной.
Она шла, шаг за шагом все удаляясь от города. Вот начался и пустырь. За ним серые тальники, там — овраг. Забиться куда поглуше, в кусты.
Клавдея!..
Словно плетью ударил ее этот голос. Она быстро оглянулась. К ней подходил Петруха. Грузный, сильный. Маячил черным пятном во мгле.
Ты! Опять? — вздрогнула Клавдия и заслонилась рукой.
Постой! Слово только одно…
— Ну что?
Куда ты шла?
Тебе какое дело? — и отступила назад.
Погодп!
Крикну, — с угрозой сказала Клавдея.
Кричи. Здесь никто не услышит.
Отойди с дороги.
Боишься? Богом клянусь, — Петруха снял шапку и перекрестился, — пальцем не трону. Давай поговорим.
Нечего говорить.
Выследил я тебя сейчас. Думал: как увидеть? Сама вышла. Куда ты шла? — Петруха все теснил к обрыву Клавдию, она, отступая, уходила к оврагу, к тальникам.
Не твое дело, — повторяла Клавдея. — Уйди!
Не бойся. Поклялся — не трону. Постой на месте, послушай меня.
В небе плескались зарницы. Близкие, шумели тальники. Кругом было пустынно. Город далеко позади. За рекой блестели огни слободы, железнодорожной станции. Там гудели паровозы, дребезжали буфера. Зеленой звездой на горизонте горел семафор.
Не подходи ближе.
Запомни. Последний раз хочу сказать тебе.
