же… Просто послали нас люди к вам поговорить.
Ступайте отсюда! Мне не о чем разговаривать с вами!
А у нас к вам есть разговор, — сказал Василий.
Зачем же вы человека избили? — спросил Кондрат.
Он к вам е открытой душой, с горем своим пришел, думал — поможете, — добавил третий рабочий.
А вы-то… вам что здесь нужно? — задыхаясь, выговорил Маннберг.
Он не знал, как ему лучше поступить: накричать и выгнать вон этих рабочих, этих заступников, или говорить спокойно, подавить подчеркнутым к ним безразличием? Накричишь — озлобишь. Не будешь кричать — скоро не отвяжутся.
Так вот. Мы и пришли сказать вам, господии инженер, — ответил Кондрат, — что человека вы напрасно избили. К тому же больной он. И денег бы дать ему надо. У человека несчастье.
А вы соберите между собой и дайте, — сдерживая кипевшее в нем раздражение, посоветовал Маннберг. — Не мешайте мне. И ступайте отсюда. Работайте.
Не работается, господин инженер, — сказал Кондрат, — когда подумаешь, как вы с человеком обошлись.
Так вы что, работать бросили, забастовку устроили? — криво усмехнулся Маннберг.
Нет, какая же втроем забастовка? — словно вскользь бросил Вася.
Пришли поговорить. Избили вы человека зря, — закончил Кондрат.
Идите работайте, — Маннберг поднялся, заложил руки за спину, — и не суйтесь не в свое дело.
Это наше дело, господин инженер, — твердо сказал Кондрат. — А как же? Сегодня вы одного рабочего избили, завтра так с другими расправитесь. Мы же люди.
Защитники нашлись! Я без вас знаю, что делать. Ступайте отсюда, ступайте.
Пошли, ребята, — переглянувшись со своими това-
рищами, почти весело, как показалось Лизе, сказал Васи-
лий. — Потом все вместе придем.
Угроза? — презрительно спросил Маннберг.
Да ведь как же, господин инженер, — рассудительно ответил Кондрат, — надо человека из беды вызволить. Все от вас зависит. А мы, выходит, говорить не умеем. Может, другой кто лучше скажет. А грозиться нам где же! Мы так, по-хорошему пришли поговорить. Только нам сейчас не до работы.
Маннберг медленно сделал круг по кабинету. Мелькали мысли… Да, это, разумеется, не забастовка. Не было на участке у него забастовок, да и вообще в Сибири их не было. Но… перейди он какую-то грань — и кто поручится, что действительно дело не пойдет к забастовке. Сейчас, конечно, на это не похоже. Пришли трое… Но могут прийти пять, десять… тридцать человек! Это еще не забастовка. Пошумят — разойдутся… Сговориться всем рабочим не так-то легко. Бояться пока нечего… Но… вся эта история останется у них в памяти на будущее, если теперь отказать, выгнать их вон. Удовлетворить их просьбу? Рабочие успокоятся. Но это значит — признать свою неправоту, показать себя слабым. И это тоже у них останется в памяти. Что же выгоднее сделать сейчас?
Он остановился перед рабочими. Черт! Песку с них сколько на пол насыпалось… Паршивка Елизавета, в вагончик пропустила…
Я поступил правильно, — сказал он, чуть покачиваясь на носках. — Но я отзывчив к человеческому горю. Я скажу артельщику, чтобы он выдал деньги тому… разумеется, под работу. Всё. Ступайте.
Рабочие, не поклонившись Маннбергу, гуськом пошли из кабинета. Лиза бросила мыть мясо, сунула руки под передник, выскочила в тамбур. Уйти бы вовсе куда-нибудь… Ой, только бы не позвал сейчас Маннберг, он все на ней выместит. Лиза услышала, как гневно хлопнул он. дверью кабинета. Значит, не сразу сорвет зло, а потом. Мимо нее прошли рабочие, спустились из вагончика по ступенькам, Вася повернул голову, улыбнулся Лизе. Стало легче немного.
Ну, вот и ладно получилось, Вася, — сказал Кондрат, спускаясь по ступенькам последним, — заставили мы все же его.
Силу нашу почуял, — заметил рабочий, незнакомый Лизе.
Потому что вместе пришли, — добавил Василий. — Порознь и двадцать человек не сделают того, что сделают трое вместе…
Они завернули за угол вагончика, пересекая линию железной дороги — должно быть, пошли к палаткам, — и до Лизы донеслись еще слова Василия:
…а когда все рабочие…
Лиза зажмурила глаза. Все, что раньше ей говорил Василий о счастье, которое надо взять силой, то, о чем она всегда с ним так упрямо спорила, теперь показалось не таким уж невозможным. Ну, конечно, если так… Если силой… Если есть сила…
16
Свистки городовых слышны были все громче и громче. Они теперь раздавались уже со всех сторон, замыкая перекресток улиц в кольцо. Анюта остановилась. Какой беспокойный этот Томск! Чуть не каждую ночь облавы. За кем опять гонятся, кого ищут! Улицы совсем пустые. Глухо, темно, и только на перекрестке горит керосиновый фонарь. Хуже нет, когда на улицах пусто во время облавы: тогда непременно каждого хватают и обыскивают. Она ощупала рукой карман: нет, рисковать нельзя. А выбрасывать краску жаль. Спрятаться куда- нибудь в ближний двор? Куда ни погляди, все ворота крепко заперты. Перелезть через забор? Чего доброго, схватит цепкая собака; здесь чуть ли не у каждого хозяина собака. Или заметит сам хозяин. Тогда ничем не отговоришься. Анюта медленно пошла вперед. Документы в порядке. Не стали бы только шарить по карманам. Ночь. Девушка одна на улице. Разве они могут пропустить?
Фонарь на перекрестке отбрасывал от столба длинную косую тень. Вокруг стеклянного пузыря мельтешил целый рой ночных бабочек. Анюте это как-то особенно остро вошло в зрительную память. Кружатся, мечутся бабочки, ничего не разберешь, беспорядок, суматоха…
Куда же теперь пойти? Да, точно, со всех сторон. Кольцо сжимается.
Уйти хотя бы от фонаря подальше, прижаться к забору где-нибудь в тени. Анюта свернула за угол. Ее так и ударил по нервам резкий свисток, грянувший неожиданно впереди. Попалась, что ли? Но в этот момент, чуть не сбив ее с ног, из темноты выскочили два парня — Анюта по их одежде поняла: студенты — и скрылись за углом.
Держи! — пронзил темень улицы крик.
И суматоха свистков, топот ног со всех сторон… Даже, казалось, столб с фонарем покачнулся и побежал, комет-ным хвостом за ним потянулись бабочки…
Де-ер-жи-и!..
Все туда… Уже слышно, как хрустит мелкая галька под тяжелыми сапогами… Бегут…
И какая-то озорная, хотя отчетливо еще и не осознанная, мысль вдруг подтолкнула Анюту. Фонарь, мотыльки, беспорядок… Анюту словно захватило вихрем. Она замахала руками, пересекла перекресток, но не в том направлении, куда побежали студенты, и заголосила тонко, отчаянно:
