Куропаткин. Смертельно боящийся решительных сражений, избегающий малейшего риска, не верящий в свои войска и ослепленный мнимой военной славой своих противников, Куропаткин искал удачи в каком-то исключительном расположении позиций и в подавляющем численном перевесе своей армии над японскими армиями.
Но даже выдержав натиск японцев на какой-либо позиции, Куропаткин вдруг ее покидал. Ему казалось, что позади есть лучшая позиция и что только на ней можно принять второй удар. А отойдя на нее, пугался оставленных открытыми флангов и торопливо подыскивал новые позиции для нового отхода.
Подсчет количества батальонов и вооружения у своей армии и у армии японской был его главным занятием, будто четыре действия арифметики могли на бумаге, без боя, решить исход войны. Он все время накапливал силы своей армии, но стоило ему взяться за карандаш — и оказывалось, что опять он отстал от своих противников. И если даже цифры утверждали обратное, он прибрасывал в пользу японцев батальоны и дивизии, как «не учтенные нашей разведкой», наделял японских солдат «беспримерной выносливостью и отвагой» и панически телеграфировал в Петербург, моля о срочных и значительных подкреплениях.
Уже со времени Вафангоу Куропаткин стал разрабатывать план обороны Ляояна, строить вокруг него укрепленные позиции, размечать расстановку армейских корпусов на этих позициях, словно всей стратегической целью войны было именно отступление к Ляояну.
Он все время порывался перейти в наступление — об этом писались приказы, об этом говорилось на штабных совещаниях, — но прежде чем наступало время привести приказы в исполнение, над флангами русских войск нависали японские армии, завязывался короткий бой и начинался немедленный отход главных сил.
По мере того как Куропаткин отводил свои войска к Ляояну, у него разрасталась тревога за судьбу Мукдена. Уже и Ляоян ему не казался серьезным препятствием па пути наступающих японских армий; сосредоточивая здесь на укрепленных позициях свои войска, Куропаткин спешно составлял план, как отвести их к Мукдену.
И все же не дать боя под Ляояном было нельзя. Приказать отступить без боя не хватило бы его власти командующего армией. Куропаткин решил дать генеральное сражение — и затем перейти в наступление! — на предлежащих к Ляояну Айсяндзянской, Ляндясянской и Анпилинской позициях. Но маршал Ойяма снова его опередил. Прежде чем были подготовлены русские войска, Ойяма обрушил армию Куроки па Ляндясян и армии Оку и Нодзу — на Айсяндзян и Анпилин.
Идут жестокие бои, не ясен еще исход этих боев, а Куропаткин уже приказывает: отойти на последние рубежи к Ляояну…
Серые тучи низко плыли над землей, занимался серый рассвет…
Павел заметил первым, как в полном безветрии впереди русских позиций закачался высокий гаолян. Он негромко сказал лежавшему рядом с ним солдату:
— Японцы! — и положил палец на спусковой крючок винтовки, ожидая команды.
В тот же миг на японской стороне раздался орудийный залп, над головами, воя, пронеслись снаряды, упали где-то во вторую линию окопов, разорвались, выбросив груды камней и земли и наполнив воздух черным мелинитовым дымом. Бой начался.
Из ущелья между двух сопок вырвался эскадрой японской кавалерии и, разливаясь широкой волной, покатился к стыку двух русских полков, чтобы, пробившись тут, овладеть батареями. Стрелки усилили огонь. Навстречу японской кавалерии вынеслась казачья сотня. Засверкали клинки. Помчались по откосам сопок кони, волоча в стременах убитых всадников.
Японская артиллерия засыпала снарядами. Разрывы их сливались в сплошной, неумолкающий гул. В плотном мелинитовом дыму задыхались солдаты. Дым мешал видеть то, что происходило впереди. Пользуясь прикрытием нескошенного и невытоптанного гаоляна, густые цепи японской пехоты подходили уже почти вплотную к русским окопам.
Стиснув зубы, привычной рукой вдавливая патроны в магазинную коробку, Павел посылал в японские цепи одну пулю за другой. Как и всегда в бою, он был совершенно спокоен, расчетливо выбирал себе цель, и ни один его выстрел не пропадал даром.
Встреченные жестоким огнем, японцы остановились в замешательстве, а потом бросились обратно. По команде стрельба прекратилась. Павел вытер испарину со лба, отвернулся от бруствера и стал считать товарищей по окопу. Не хватало двоих…
Солдаты закуривали, устало, отрывисто переговаривались между собой. Японцы теперь долбили своей артиллерией соседние сопки, где стоял 1-й Сибирский корпус, туда неслись, визжа «банзай», кавалеристы, туда ползли пехотные цепи.
Не смяли бы наших, — обеспокоенно проговорил одни солдат.
Эх, на подмогу бы к ним броситься!
Справятся сами.
Павел переложил винтовку на повое место, устроился
поудобнее.
Далеко, — сказал он, — а попробую вон того, что к белому камню ползет.
Он долго выцеливал японца, выстрелил, и тот, не доползши до камня, остался недвижим.
Молодец, солдат! — услышал у себя за спиной Павел.
Он быстро повернулся на голос. В сопровождении нескольких офицеров — среди них Павел с удивлением узнал поручика Киреева, избившего его в Оловянной, — позади окопа стоял командир дивизии генерал-лейтенант Кашталинский. Солдаты замерли на местах. Редко им приходилось видеть на передовых позициях генералов.
Здорово, орлы! — поощрительно сказал Кашталинский. — Спасибо вам за верную службу! Хорошо для начала япошкам всыпали.
Рады стараться, — пронеслось вразброд.
А ты молодец, — повторил Кашталинский, снова обращаясь к Павлу и поглаживая мягкую, расчесанную надвое бороду, — отлично стреляешь. Как фамилия?
Рядовой Бурмакнн, ваше превосходительство.
Дезертиром был, ваше превосходительство, — вмешался Киреев.
Быль молодцу не в укор, — сказал Кашталинский. Он приставил бинокль к глазам. — А вон того, что впереди всех справа вырвался, можешь снять?
Павел молча прицелился, притаил дыхание, нажал спусковой крючок. Японец опрокнулся навзничь. Кашталинский опустил бинокль.
Да, это уже не случайность, — сказал он. — Подойди сюда.
Павел встал. Окоп был неглубоким для стрельбы лежа. Сделав несколько шагов по траве, Павел остановился перед генералом. Тот опустил руку в карман. Он всегда носил с собой медали.
Японская кавалерия! — выкрикнул кто-то.
Из того же ущелья, что и в первый раз, вынесся эскадрон кавалерии, но теперь, рассыпавшись широко, помчался прямо на окоп, где находился Кашталинский. Видимо, его появление на передовой линии выследили японские наблюдатели.
Зарубят! — сдавленно выговорил Киреев. Лицо его побледнело, нижняя челюсть отвисла. — Затопчут конями…
Кашталинский нервно передернул плечами, кинул взгляд на вторую линию окопов, глубоких, полного профиля, не доступных для конницы, бросился было бежать туда и вернулся — слишком велико до них расстояние, не успеть.
Братцы, выручайте, — сказал он солдатам, сразу весь как-то съежившись. — Не жалейте патронов. Огонь!
