надавила сильнее — осина заскрипела и с тихим шорохом повалилась на землю. И только тут Дарья поняла свою ошибку. Она вырубила дерево, а не выкорчевала его. На месте осины осталась глубокая лунка, а от нее во все стороны простирались толстые корни.
Дарья попробовала потянуть кверху один из них. Он слегка подался, а вовсе вырвать его не хватило сил. Пришлось окапывать корень лопатой и выворачивать потом мотыгой. Она много помучилась, выдирая из земли остальные корни. А потом пришлось еще разрубать ствол дерева на четыре части и оттаскивать прочь, за линию, которую она наметила себе границей поля.
Заплакала Ленка, и Дарья пошла ее успокаивать. Горели ладони и пальцы, сердце стучало беспорядочно и быстро, горькие спазмы перехватывали дыхание. Вот она как дается, своя земля! Ну ничего, зато своя! Черных сказал: «Хоть сто десятин занимай…» А солнце скоро к полудню, у Дарьи же вырублено, вырвано из земли всего одно дерево.
Дарья обвела взглядом лес. Подсчитывая, пошевелила губами. Да, если она будет работать так, то к осени не много она приготовит земли. О том, как она вспашет землю, чем засеет ее, Дарья и думать не хотела, эти мысли мешали работать. Сейчас знай одно: маши топором, бей мотыгой, долби, руби, выворачивай корни, — обо всем остальном будешь думать после.
Успокоив ребенка, Дарья снова взялась за работу. Теперь она поняла, что ей надо сначала окапывать корпи, а потом подрубать. И подальше от ствола, чтобы дерево, падая, само вырывало их из земли своей тяжестью. Дело пошло быстрее. Одну за другой, она кряду повалила несколько осин.
Привыкну, приспособлюсь, — шептала она, отирая ладонью пот с горячего лица. — Ничего, начинать всегда трудно.
На сухостойную лиственницу прилепился маленький пестрый дятел. Деловито постучал крепким, тяжелым носом. Не найдя здесь для себя никакой живности, дятел перепорхнул на другое дерево и рассыпал там длинную звонкую дробь. Отвел далеко назад голову и долго осматривал трещины в коре: не выскочит ли оттуда напуганная стуком букашка? Крепко держась коготками, дятел, как по спирали, несколько раз обежал вокруг дерева. Ничего!.. Он сердито пискнул, перелетел па гнилую березу, постучал там — опять без пользы! — и, мелькая своим красно-пестрым опереньем, скрылся в мелком осиннике.
Нет тебе сегодня счастья-удачи, — стаскивая с головы платок и отбрасывая его на ворох мелких сучьев, обрубленных с выкорчеванных осин, проговорила Дарья. — Ищешь счастья. А счастья нету… — Она тяжело перевела дыхание. — Счастья нету… Ты-то найдешь! Не в одной, так в другой гнилушке твой жук усатый сидит. А где мое счастье? Мне-то где, мне-то как найти его?
Дарья подняла мотыгу, размахнулась ею, ощутив, как жаркая волна сразу разлилась по всему телу. Всадила мотыгу глубоко в землю.
Не найти мне… Нет!.. И не буду искать… Я его силой возьму… Силой возьму… Силой возьму… — твердила она, взмах за взмахом разрыхляя перегной у корня осины.
Солнце перевалило за полдень. Потом пошло и к закату. А Дарья все работала и работала, махала тяжелой мотыгой, подсекала топором корни деревьев и мельком лишь взглядывала, как клонились к земле вершины осин. Останавливалась она лишь, когда всплакивала Ленка. Отекшими и распухшими от мозолей и ссадин руками она вынимала дочь из зыбки, давала ей грудь, с тревогой каждый раз отмечая, что Ленка остается голодной. Дарье и самой все время мучительно хотелось есть. Она давно уже прикончила запасы, взятые из дому, и теперь, чтобы хоть чем-нибудь заглушить чувство голода, то и дело бегала к ведерку со студеной водой, принесенной из Дор-гинского ключа.
Ах ты, доченька, моя доченька, как же мы будем с тобой дальше? — Дарье все труднее было ее успокаивать.
А ближе к вечеру совсем непослушными стали руки. Дарья замахивалась топором изо всей силы, но лезвие только делало неглубокую метку на корне, а не рассекало его. И вместо одного ей приходилось ударять по нескольку раз. Стал изменять глазомер. Высокую и толстую осину Дарья подкопала не с той стороны и завесила на соседнем дереве. Она долго трясла ее за ствол, пытаясь разнять сцепившиеся ветви, но только растратила на этом последние силы.
Ну и виси! Брошу… Хватит мне на сегодня. Не то утром и с постели не встанешь.
Но уйти она не смогла. Решила прежде сносить, сложить в кучи все сучья, вершины.
Дарья любила порядок во всем. Зависшее дерево ее раздражало, оставалось укором на совести. Если делать, так делать. Она снова взялась за топор и мотыгу.
Вот-вот зайдет солнце… Ну ничего, засветло бы только выбраться на дорогу.
Зависшее дерево, словно сильным плечом, нажимало на вершину осины, скрипели и лопались подрубленные корни. Еще три-четыре взмаха топором — и дерево тихо пошло к земле, посыпались круглые листья. Дарья ступила вбок.
— Эй! Эй! Берегись! Задавит!
Она растерялась, не поняла даже, откуда к ней донесся этот крик.
Метнулась из стороны в сторону, потом шагнула назад, повернулась лицом к осине. В этот миг кто-то большой, высокий стремительно налетел на нее сбоку, толкнул… Дарья отскочила на несколько шагов, упала… И тут же, рядом с ней, на месте, где прежде стояла она, раскинув по земле широкую крону, легла вершина дерева.
9
Много в мире дорог: и широких, столбовых, и узких, запутанных тропинок. Кто знает, куда ведут они, тот к желанной цели быстро придет. Кто не знает этого, долго будет блуждать. Пойдет первой попавшейся тропой и засомневается: а не слишком ли долог путь? Туда ли он ведет? Было так, что расходились дороги надвое, — может быть, не влево, а вправо следовало пойти? И вернется назад, и пойдет по другой дороге, и снова остановится на распутье, и снова будет думать: не вернуться ли ему еще раз назад? И будет метаться то вправо, то влево, пока не заплутается, а тогда, уже усталый и упавший духом, не замечая надежных примет, сойдет вовсе с проезжей дороги и забредет в дикое и гиблое место. Хорошо еще, если не растеряется он совсем и, ступая след в след, вернется туда, откуда начинал свои блуждания. А там найдет человека, который проводит до места или укажет верное направление. Хорошо, если так. Иначе не выбраться.
Порфирий шел домой. Он свернул с тракта. Через Доргинскую падь, потом полями — путь к его заимке короче.
Прежде чем в дом войти, надо будет в Уватчике вымыться. Вода в нем хорошая, теплая, не то что в студеных горных ручьях. Есть близ омутов наносы мягкой, как масло, жирной глины, ею натрешься весь, будто мылом, — и в быстрину, к перекатам!.. Порфирий уже ощущал, каким легким и сильным станет его тело.
Потом прилечь на постель, закинув руки под голову, попросить Лизу сесть рядом с собой. Говорить ей не надо ничего, почему он вернулся, почему пришел домой, — она и сама догадается. Без слов лучше. Пришел — значит, простил. И не говорить вовсе, не вспоминать об этом!.. Немало, поди, и так перестрадала она. Эх! Наверно, трудно ей было без него. Все- таки плечо мужчины — опора в каждой семье. В семье!.. У него — семья.
Он миновал Доргинскую падь. Тропинка поднималась отлого в гору. Кончились поля выколосившихся хлебов, высоких, в рост человека. Здесь, у опушки березового и осинового
