Клавдея развязала узелок, вынула из него чугунок с кашей. Разостлала на истоптанной, примятой траве свой головной платок. Позвала:
Кушай, Порфиша. Только без масла. Уж как есть. И отошла, стала в ряд с другими женщинами, как и
они, терпеливо и покорно опустив руки.
Порфирий давился сухой, холодной кашей. Торопливо и жадно глотал ее, боясь, что сейчас заревет гудок и он не успеет поесть.
Потом это чувство страха его оставило. Он как-то отчетливее стал различать людей. Полюбовался па могучий разворот плеч Лавутипа. Заметил, как Груня нагнулась и стряхнула у Вани с воротника прицепившуюся к нему засохшую травинку.
Вера стояла за спиной у отца, строго поглядывая, не пролил бы он принесенное ему в бутылке молоко. Севрюков, уже закончив обед, напевал без слов какую-то песенку.
Вокруг Порфирия шумели оживленные людские голоса. Все знали друг друга, все были товарищи. Порфирий, не доев кашу, бросил ложку. Словно теплым ветром, обвевал его этот дружный говорок. Он сидел, не сдерживая широкой, открытой улыбки, и думал: как он раньше мог быть один?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Сами набьём мы патроны
1
Свесив ноги, Савва сидел на самой кромке высокого отвесного утеса. Вера ходила под скалой, поглядывая на Савву снизу, и злилась:
Ну чего ты сидишь там? Забрался один:
Хорошо…
А зачем ногами болтаешь?
Очень хорошо…
Хоть говорил бы! А то молчишь.
Думаю…
О чем думаешь-то?
Вспоминаю…
Вспоминаешь чего?
Как приехал сюда… Как с тобой познакомился.
Ну и вспоминай, если хочешь, — Вера сердито отвернулась к реке.
Уселась на маленькой ровной площадке, поросшей чабрецом и голубой полынью, подтянула колени, обняла их руками, положила на руки подбородок и превратилась в камень.
— Верочка, а ты помнишь? Камень оставался недвижим.
Ты помнишь, как было?..
Никакого ответа. Далеко внизу чешуйчато серебрились волны реки.
Ну, тогда я один буду вспоминать…
…Станционный колокол торжественно ударил три раза. Впереди поезда протрубил стрелочник. Вдали, из путаницы светлых нитей рельсов, ему откликнулся еще один, такой же хриповатый рожок. Заливисто заверещал кондукторский свисток, басовито прогудел паровоз, загрохотали буфера, и состав медленно тронулся.
Дежурный по станции, выпятив грудь, пошел вдоль платформы. Его чуть не сбил с ног молодой кудрявый парень, с запозданием выскочивший из вагона третьего
класса.
Почтеннейший, — обратился к дежурному парень, — как тутчмне пройти в мастерские?
Тот бегло взглянул на затасканный куцый пиджачок парня, на ситцевую, пропитанную дорожной пылью косоворотку, на сапоги бутылочкой и узелок под мышкой и, дернув носом, молча отошел.
Откуда-то сразу возник усатый жандарм.
Вид! — потребовал он у парня и раздраженный пристальным взглядом его дерзких карих глаз, еще более грозно прибавил: — Кажи вид! Кто такой и откуда?
Мастеровой я. А видик вот, пожалуйста, — и вытащил из бумажника документ.
Жандарм внимательно прочитал его, сличил приметы.
Савва Иванович Трубачев, — прочитал он раздельно. — Хм! Нынче все пошли Ивановичи. И фамилия, молодой человек, — жандарм постучал пальцем по документу, — неестественная у вас фамилия. Имя тоже: Савва… Да-с. Идите, — и, разглаживая усы, удалился.
Напрасно ты, парень, дежурного назвал «почтеннейшим», вроде как мелкого купчика, — кто-то сказал у Саввы за спиной.
Он оглянулся. Маленький, щупленький стрелочник прятал, помятый медный рожок за голенище.
Полагается называть «господин дежурный», — наставительно поучал стрелочник.
Дяденька, да разве же можно с дураков спрашивать? — Савва стоял с серьезным лицом.
Ох… ты какой! Откуда это ты появился? — удивился стрелочник.
Я? Из Нижнего. — Савва даже рукой загородился от своего собеседника. — Да ты чего подумал, дяденька, насчет дурака? Это же я не про него, а про себя сказал.
А-а!.. Ну, то-то же… Хитрый, ты, парень! — и дружески хлопнул Савву по плечу. — У тебя здесь кто — родные или знакомые?
Нет никого.
А чего же ты тогда сразу с поезда в мастерские направился? На квартиру надо сначала устроиться.
Вот, оказалось, и верно, что умом не дошел. Спасибо за толковый совет, дяденька. Извиняюсь, не знаю, как звать тебя?
Кузьма Прокопьевич.
Вот оно что! Так у моего же дедушки Кузьмой одного приятеля звали! А Прокопий — кто не знает! — святой угодник был.
Па-арень!.. — погрозил ему стрелочник.
Это, чтобы запомнить я, — в Савва опять загородился ладонью, — только запомнить. А чтобы позубоскалить — ни-ни!.. Право! А для хорошего знакомства нашего, Кузьма Прокопьевич, теперь и расскажи мне, где бы снять квартиру. Понятно, что и с хлебами.
С хлебами? Можно и с хлебами. Сказать тебе — это сколько угодно! Вот перейти через пути, за Уватом, там каждая баба держит нахлебников. Как ни считан, хоть малая, а все выгода от них остается. Попробуй зайти к Филиппу Чекмареву. Лучше его хозяйки никто обед не сготовит.
А как его найти, Филиппа этого?
Найдешь! Не кошелек с золотом.
