можно было здесь, у забора, когда пары огибали угол двора, переброситься несколькими словами. Тут всегда выстраивалась дополнительная стража, но разговаривать с заключенными она не мешала, только бы не подходили к ним слишком близко.
У Середы в поселке было много знакомых. Редкий день кто-нибудь его не встречал. И поэтому, чтобы удобнее разговаривать, он в паре становился со стороны, противоположной забору. В своей полусотне они с Павлом всегда шли первыми. Часто случалось, что ворота не успевали открыть вовремя или с других работ подходили еще партии арестантов, движение замедлялось, и тогда наговориться можно было вволю. В этот раз на подходе больше не было никого, и ворота тюрьмы стояли открытыми настежь. Конвойные, разозленные, что теперь в котле им осталась только «овощь одна», гнали арестантов чуть не бегом.
Черт! — ворчал Середа, издали вглядываясь в группу людей, стоявших против угла забора. — Кума сегодня обещала шкалик мне принести. Не сумеет отдать.
Каждая знакомая ему женщина у него слыла «кумой». При заведомом попустительстве стражи они всегда ловко перебрасывали ему шкалики с водкой. Середа покрикивал:
В долгу не останусь, кума!
Он торговал водкой среди арестантов. Павел шел, глядя прямо перед собой. Его всегда раздражало это, большей частью праздное, любопытство собравшихся у тюремной ограды. А вопли и причитания в толпе, когда мимо проходили чьи-либо родственники, всегда больно резали сердце.
Середа опознал свою знакомую.
Эй, эй, давай сюда, кума! — замахал он шапкой и подался вперед.
Сбоку шедший с винтовкой наперевес конвойный подставил штык к самому подбородку Середы. — Никаких тебе сегодня шкаликов! Середа умоляюще притиснул шапку к груди.
Господин конвойный…
Павел их обошел. И в этот миг услышал взволнованный женский голос:
Паша!.. Пашенька!
Он быстро повернулся. Увидел совсем недалеко от себя протянутые к нему руки, полные слез глаза… И тут же налетел еще один конвойный и погнал всех собравшихся:
Расходись! Сегодня нет разговоров!
Еще раз сквозь шум возмущенных голосов к нему донеслось:
Паша!
И потом цепочка арестантов повернула за угол и втянулась в широкий тюремный двор.
Кто это тебя кликал? — благодушно спросил Середа, похлопывая по карману бурнуса. Ему каким-то образом кума сумела-таки подбросить шкалик.
Не знаю… кто… — нетвердо ответил Павел. Потрясенный, он вошел в барак, поднялся на нары,
лег на свое место. Середа вытянулся рядом с ним, дыша в лицо ему винным запахом, спросил опять:
Кто такая эта твоя краля? И опять Павел ответил:
Не знаю.
Но он говорил неправду. Он сразу узнал и ее голос, и эти просительно вытянутые руки, и отуманенные слезами и любовью глаза. «Зачем она здесь? Зачем она здесь?» — твердил он себе. Но Павел зря спрашивал: знал он, почему Устя здесь.
Он не мог улежать спокойно, ворочался с боку на бок, садился на нары и вслушивался в жалобный посвист ветра. И в нем ему мерещился все тот же голос:
Пашенька!..
Середа ночью проснулся, увидел сидящего на нарах Павла.
Не спится, Павел? Жрать хочется?
Да.
Середа зевнул в кудлатую бороду. Погладил тощий живот. ч
Давай убежим, Павел, — сказал он привычно.
Убежим, Середа, непременно, — глухо откликнулся Павел. — Когда убежим?
Весна настанет — по весне и убежим, — поворачиваясь к нему широкой спиной, сказал Середа. — В зиму только дураки бегают. Да ты всерьез говоришь?
Всерьез.
21
Весь январь стояла теплая, «сиротская» погода. Чуть не каждый день падал мягкий, крупными хлопьями снег. К ночи прояснивалось, и начинался легкий морозец, как раз такой, чтобы скрепить на земле пушистые снежинки. Такого обилия снегов в Шиверске никто еще не запомнил. Когда на открытых еланях встречались две подводы, им трудно было разминуться. Проселок не успевал накатываться в широкую дорогу и вился узкой полоской, в один санный след. В городе на тротуарах снегу натопталось так много, что ноги пешеходов приходились на уровне окон.
— Будет нынче хлебушко! — радовались крестьяне. Могамбетов ворчал:
Тепло. Нет варежкам ходу…
Дворник Арефий замучился, очищая двор. Василев любил, чтобы зимой во дворе лежал снег, но только тоненько, как скатерть. А тут что ни день вывози шесть-семь коробов. И хуже всего было, что снег падал именно днем. Сколько ни работай, а хозяин ругается: нельзя пройти по двору в мелких калошах, попадает сырость на штиблеты.
Стоя на запятках. саней, Арефий только выехал из ворот с очередным коробом снега, как к парадному крыльцу дома в легкой кошевочке подкатил Иван Максимович с Лукой Федоровым.
Здорово, Арефий! — крикнул дворнику Иван Максимович.
Арефий в недоумении натянул вожжи: Иван Максимович с прислугой никогда не здоровался. Да коли на то пошло, так с ним, с Арефием, хозяин дважды уже встречался сегодня и взгляда на него даже не кинул. С чего это вдруг его растопило? А здоровается — что ж, надо ответить.
Доброго здоровья, Иван Максимович, — сказал Арефий, потоптавшись возле саней.
Война с Японией, Арефий, — Иван Максимович подошел к дворнику, — слышишь? Война с Японией.
Господи! — отшатнулся Арефий. — Это с чего же на пас беда такая свалилась?
Иван Максимович шутя ткнул его кулаком в грудь.
Слава богу! Покажем нашу силу, Арефий!
Тот не понимал, чему радуется хозяин. Кровь ведь, кровь человеческая прольется…
Разобьем японца, дурень! — Иван Максимович еще раз ткнул его в грудь кулаком. — Хорошо будет!
Федоров стоял на крыльце, отряхивая звездочки снега с рысьего воротника. Иван Максимович махнул ему рукой.
Звони, Лука! И кучеру:-
А ты езжай сейчас же за Романом Захаровичем, с ним вместе, по пути, и Густава Евгеньевича привезешь.
Оставив Федорова в передней — свой человек, знает, куда пройти, — Иван Максимович
