зимовье соболя, которые ты украл из моего зимовья на Джуглыме. И золота нету.
Петруха засмеялся. Сверкнул своими чистыми зубами.
Еще чего не сбрешешь ли? — Он немного свесился набок с седла. — Только я ведь сюда не побаски твои слушать заехал.
Знаю. Жадность тебя пригнала: добро, побоялся, твое горит, хотя и копеечное. Да не рассчитывал ты, что меня повстречаешь.
Здесь я хозяин и езжу куда хочу и зачем хочу!
А вот повернуться и поехать обратно — страх тебя держит. Думаешь, пулю в спину тебе не влепил бы я. — Все жестче и злее становилось лицо у Порфирия. — Потому что знает кошка, чье мясо съела.
Не пуган. — Ноздри у Петрухи раздулись, а цепкие пальцы нащупали и вложили в ладонь рукоять плети. — Пугу твоего я не боюсь. Сам бы ты сейчас побежал от меня, да пуще моего спиной повернуться страх тебя
вяжет.
А ведь мог бы я сейчас с седла тебя срезать, Петруха, и щека у Порфирия задергалась, — столько зла сделал ты… всякого. Да вот и не знаю: отпустить ли, как прошлый раз я тебя отпустил, в амбаре? А теперь за тобой больше вины накопилось. Кровь Еремея у тебя на руках, расправа казачья в селе — тоже, Захарку, парня молодого, калекой сделал…
— Судья мне нашелся! — закричал Петруха. Порфирий сделал два шага к костру. Жеребец загораживал ему дорогу. Мотал головой, гремя удилами, и брызгал пеной в лицо. Петруха левым плечом вперед все ниже клонился с седла, а правую руку с плетью незаметно заносил вверх.
Не судья, говоришь? Ладно. Однако отпущу я тебя еще раз, чтобы не одному, а всем народом и при народе тебя засудить. Так наша партия нам делать велит, — не спуская сверлящего взгляда с лица Петрухи, проговорил Порфирий. — А тяжело мне… против воли своей это делаю. — И прикрикнул, углом сдвинув брови: — Ну! Скачи прочь отсюда… гадина!
Варначина! — бешено дернулся в седле Петруха. — Ты мне…
Красный блик света упал на пего, выделив что-то ненавистно-знакомое Порфирию. И в следующий миг жгучая боль перечертила щеку Порфирия, ослепила его. Он подпрыгнул и повис на плечах у Петрухи. Звякнуло стремя, Петруха свалился на землю. Жеребец бросился вскачь по елани.
Слизывая кровь с рассеченной губы, Порфирий силился согнуть, подломить Петруху. Тот сведенными пальцами уперся Порфирию в кадык и тянул вторую руку, чтобы ухватить за горло.
Нет… нет, — хрипел Порфирий. — Все равно… не уйдешь.
Они оба приподнялись и, взворошив ногами горящие поленья, упали опять на землю, за костер, в гущу мелкого прутняка. Петруха напрягся, вытянулся и укусил Порфирию ухо. Порфирий дернулся, снял руки со спины
Петрухи и в тот же миг отлетел в сторону, переброшенный через голову.
Ломая каблуками прутняк, Петруха метнулся к костру. Там ему где-то в схватке мелькнуло перед глазами лезвие топора. Порфирий настиг Петруху, прежде чем тот успел схватить топор, и сшиб кулаком. Петруха повалился под коленки Порфирию, уронил его, а сам ошалело на четвереньках пополз в сторону. Он пришел в себя, поднялся па ноги у самой кромки крутого косогора. Внизу впотьмах шипела шуга, на светлом льду мерцали желтые точечки звезд. Петруха отпрянул назад, но за спиной услышал тяжелое дыхание Порфирия. Он быстро повернулся, припал на одно колено, готовясь ударить противника головой в живот и сбросить через себя под откос. Но Порфирий тоже пригнулся. Они сшиблись плечами, руки опять сплелись в крепком обхвате, и оба вместе покатились с высокой кручи.
Их выбросило далеко на скользкий лед. Не разжимая рук, они лежали на нем. Вовсе близко царапалась о забереги шуга. Порфирий оказался наверху. Петруха стонал, скоблил каблуками лед.
Пу-усти-и…
У Порфирия горела щека, взбугренная плетью Петрухи. Болело ухо. Должно быть, он еще поцарапал его, катясь по мерзлым комьям глины. Он грудью давил врага своего.
Тонко похрустывал ледок. Поверх него разливалась вода. Порфирий ощущал ее локтями. Петруха молил:
Пусти… Рушится лед… Провалимся оба… в погибель. Прости…
Опять лопнувшей струной зазвенел лед, разбегаясь трещинами все дальше. Порфирий разжал руки, осторожно откатился в сторону. Его вдруг одолела какая-то странная усталость, томление, что он чуть не убил человека.
Черт с тобой! Уходи!..
Ерзая на спине, Петруха немного отполз к берегу. Потом перевалился на бок, приподнялся на локте. Порфирий лежал в двух шагах от движущейся, шелестящей шуги и тоже медленно и осторожно сдвигался в сторону, перебирая раскинутыми руками. Следом за ним от головы его тянулась темная полоска. Петруха изогнулся крюком и внезапно, рывком выбросил ноги, толкнул ими Порфирия. Тот, скользя, сделал попытку вскочить, взмахнул рукой:
Прок-клятый! — и от резкого движения еще быстрее обрушил кромку льда.
Звонко всплеснулась вода и шатром вздыбилась, а потом снова упала шуга.
Петтруха поднялся на ноги, но подломленный лед сразу расступился и под ним. Он побрел к берегу по пояс в воде, хватаясь руками за торчком встающие перед ним острые льдины, падая грудью на воду и тонко, по-заячьи, вскрикивая. Опомнился он, очутившись весь мокрый, на камешнике. Повернулся, глянул в реку, где углом выщербленный лед чернел теперь полым окном воды. Дальше во мраке ничего не было видно. С прежним шорохом терлась о забереги шуга, а ниже по течению слышались тихие всплески. Бурлит шивера? Нет, не похоже… У Петрухи вдруг окостенело сердце. А что, если Порфирий не утонул и это он взбирается на лед? Петруха побежал вдоль берега…
Ему казалось, что он бежит, но он едва тащил ноги, онемевшие от холода и жути. Он останавливался, слушал и никак не мог понять, что же все-таки это плещется там, в темной и страшной ночи…
12
Алексей Антонович готовил взрывчатые смеси для бомб в подполье. Он хорошо знал все химические реакции, соблюдал меры необходимой предосторожности, но тем не менее каждый раз, спускаясь в свою «лабораторию», выпроваживал Ольгу Петровну из дому. Она уходила неохотно, только покоряясь доводам сына: «Когда ты здесь, мама, я волнуюсь и могу что-нибудь перепутать. Кроме того, полезнее, если ты будешь наблюдать за улицей». Ольга Петровна закрывала наружную дверь на замок и уходила гулять с ключом в кармане.
Об аресте Анюты Мирвольский узнал лишь спустя некоторое время. Он эту весть выслушал молча. В больнице обход сделал как обычно. Домой пришел точно к обеду. С удивительным спокойствием сказал матери:
Анюта снова арестована, — » и, чтобы избавиться от расспросов, поспешил закончить: — Никаких подробностей я не знаю.
До утра затем просидел, не смыкая глаз, и даже, пожалуй, без мыслей. А на следующий
