Дверь за ним захлопнулась, и Бен-Рой остался наедине с палестинцем.
Кроме фингала под правым глазом, полученного при аресте, у него теперь был еще и отвратительный синяк прямо посреди небритой щеки. Вызывавший дурноту запах пота и экскрементов, исходивший от тела араба, медленно пропитывал почти неподвижный воздух тесного помещения. Палестинец смотрел то на следователя, то на пол, ерзая на стуле. Бен- Рой вытащил пластинку жвачки из кармана и бросил в рот.
– Куда штаны-то девал?
Палестинец пожал плечами и не ответил.
– Сперли, что ли?
Ответа и на этот раз не последовало. Лишь когда Бен-Рой более требовательным голосом повторил вопрос, палестинец, сделав усилие, пробурчал сквозь зубы:
– Да никто их не спер. Я заболеть, хотеть в туалет, а охранник не пускать и только смеяться. Я какать в штаны. Другие ребята по камере давать мне эти, но никто не иметь штаны. Все? Доволен?
Иссиня-черные глаза арестанта горели злобой и ненавистью. Бен-Рой смотрел на избитое, в кровоподтеках, лицо, на мешкообразные шорты, на сдавленную наручником кисть, не меняя выражения, лишь слегка шевеля челюстью. Затем он встал и, грубо приказав подозреваемому сидеть смирно, вышел в коридор. Через некоторое время вернулся, держа в руке связку ключей, и, ничего не объясняя, снял с палестинца наручники.
– Сейчас ты ответишь мне на несколько вопросов, – резко обратился к палестинцу Бен- Рой. – Будешь врать – получишь еще один фингал. Все ясно?
Парень промолчал, массируя занемевшую кисть.
– Ты оглох? Все ясно, спрашиваю?
Палестинец кивнул.
– Вот так-то. Ладно, приступим к делу. Десятого марта тысяча девятьсот девяностого года ты и еще два пацана подожгли квартиру в еврейском квартале. Помнишь?
Хани-Джамаль хмуро хмыкнул в подтверждение. Бен-Рой наклонился вперед.
– Почему?
Допрос прошел неудачно. Палестинец как мог уворачивался от прямых ответов, уверенный, что Бен-Рой намеренно провоцирует его, припомнив старое хулиганство, чтобы усилить его вину. Впрочем, дело было не только в этом: Бен-Рой умел вытягивать информацию и не из таких сорванцов. Хани действительно почти ничего не знал. В аферу его втянул двоюродный брат Майди, который вместе с каким-то парнем, собственно, и организовал поджог. Майди пообещал двадцать долларов только за то, чтобы брат постоял на шухере. В квартиру Хани не лазил и понятия не имел, зачем мальчишки решили поджечь жилище именно этой женщины. Бен-Рой попробовал разными способами узнать больше, недовольно быстро понял, что напрасно тратит время, и решил закончить допрос.
– А этот Майди, – спросил напоследок Бен-Рой, пробегая взглядом по досье, – он все там же живет? В лагере аль-Амари? Дом два по улице аль-Дин?
Палестинец уставился в пол, не проронив ни звука.
– А ну-ка давай выкладывай, без всяких отмазок!
– Я не доносчик, – нахмурившись, сказал палестинец.
– А я разве из тебя информацию вытягиваю, чертов ты осел?! У меня уже есть адрес, тебя только просят его подтвердить.
Палестинец недоверчиво взглянул на следователя и слабо кивнул. Бен-Рой черкнул в блокноте, закрыл папку и вышел, чтобы сообщить охраннику, что допрос окончен.
Вернувшись в комнату, Арие заметил, что палестинец как-то странно на него смотрит.
– Почему вы их снимать? – спросил Хани, кивнув на лежавшие на столе наручники.
Бен-Рой промолчал.
– Почему вы это делать? – допытывался арестант. – Вы жалеть меня?
– Еще чего! Делать мне больше нечего, как тебя жалеть, – огрызнулся Бен-Рой, раздраженный вопросом парня.
– Тогда почему же?
Из коридора доносился шум приближающихся шагов. Бен-Рой стоял молча посреди комнаты, подергивая папку за корешок. Действительно, почему он это сделал? Он и сам не мог понять. В тот момент ему послышался голос – голос Гали и одновременно – его собственный, того самого Арие, который, как он думал, исчез навсегда.
– Да потому что не хотел смотреть, как ты наложишь в штаны передо мной, что тут неясного? – гаркнул он. – Не хватало нюхать арабское дерьмо!
Бен-Рой коротко кивнул вошедшему полицейскому и покинул комнату, смущенный больше вопросами палестинца, чем туманностью расследуемого дела.
Молодой мужчина смотрел на звезды, покручивая пальцами кисточку своей куфии.
– Знаешь, что мне однажды сказал отец? Он сказал, что Святая земля – зеркало всего мира. Если на Святой земле беда, значит, беда во всем мире. Только когда там наступит лир, появится надежда и для остальных стран.
Стоявший подле него человек затянулся сигарой, и ее темно-бордовый конец окрасился в ярко-оранжевый цвет.
– Твой отец еще жив?
Молодой покачал головой.
– Умер в восемьдесят четвертом. В Кезиоте. А твой?
Мужчина с сигарой прикрыл веки.
– В шестьдесят седьмом, на Голанских высотах. Пуля разорвала ему кишки.
Они замолчали, погрузившись в тяжелые воспоминания.
– Думаешь, правда получится? – спросил наконец мужичина помоложе, потерев глаза.
Его собеседник лишь пожал плечами вместо ответа.
– Иногда мне кажется, что мы опоздали. Эх, лет пять бы назад, а лучше – десять… Тогда бы надежды было намного больше. А сейчас, после всего…
Он вздохнул, печально опустив голову на грудь. Мужчина с сигарой подошел к нему ближе и положил руку на плечо.
– Убедить их никогда не было легко. Это, – он кивнул на стоявшее рядом здание, – всего лишь начало, первый шаг. Но мы уже сделали этот шаг, и назад пути нет. Мы должны это совершить. Ради твоего отца. Ради моей дочери. Ради павших народов.
Молодой человек поднял на него свои тоскливые глаза. Неожиданно его бледное лицо озарила улыбка.
– Да, кто бы мог подумать! Чтобы мы вот так встречались вдали от глаз людских, точно любовники…
Его собеседник также улыбнулся.
– А что, может, как-нибудь вместе по Иерусалиму пройдемся?
Мужчина помоложе весело кивнул, и, положив руки друг другу на плечи, собеседники пошли обратно.
– Ты серьезно туда хочешь?
Таксист подозрительно посмотрел на Бен-Роя.
– Да. Лагерь аль-Амари, на улицу аль-Дина. Водитель недоумевающе качнул головой, постукивая пальцами по рулю своего «пежо».
