Остальные Копья тоже задвигались: один за другим они садились, с удивлением озираясь вокруг. Но ничего здесь не говорило о ночном таинстве: не было за деревьями странных существ с птичьими и звериными головами, не было чадящих факелов — ничто не напоминало о той непередаваемо прекрасной и в то же время жуткой минуте, когда они глядели в лицо Сияющего. Мудир, жрец, в своем плаще из бычьей кожи, мирно сидел под боярышником и, казалось, глубоко ушел в себя. Ветер трепал жидкие седые клочья волос, выбившиеся из-под головного убора из орлиных перьев, а янтарный Солнечный Крест на груди при каждом вдохе и выдохе зажигался и гас, подхватывая сумеречный свет. На коленях у Мудира лежало несколько белых лепестков, слетевших с боярышника, и у Дрэма было впечатление, что Мудир вот так же неподвижно просидел здесь целую ночь.
И теперь, когда все зашевелились и стали тереть глаза и озираться с растерянным видом, старый жрец, вышедший из своего небытия, тоже зашевелился и вытащил из-под плаща выточенную на станке черную сланцевую чашу.
— Ну вот, все уже позади, — сказал он, слегка улыбнувшись. — А теперь подойдите ко мне и испейте из этой чаши. Это даст силу тому, кто, заново родившись, вернулся с запада слабым, каким послала его когда-то в этот мир мать. Подходите, пейте и набирайтесь сил.
Все еще не стряхнув с себя оцепенение, они, пошатываясь, поднимались на ноги и друг за дружкой подходили к Мудиру. Они брали у него из рук чашу и потом передавали дальше. В чаше было молоко, но к нему что-то подмешали, и оно отдавало горечью. Дрэм так никогда и не узнал, откуда эта горечь, оставлявшая во рту странный привкус, — казалось, будто все нёбо чем-то обложено… Однако свежие силы вливались в него, пока он пил, и усталость уходила.
— Теперь вы воины и мужи своего клана и своего племени, — сказал Мудир после того, как все испили из чаши. — Вы видели то, что дозволяется видеть только жрецам и юношам перед посвящением в воины. И все они должны свято хранить обет молчания и никогда не говорить о том, что им довелось увидеть. Поэтому сейчас вы дадите клятву, древнюю клятву Золотого народа о том, что ни один отрок не узнает от вас, что его ждет, до того, как он станет мужчиной. И клятву эту вы повторите трижды.
Они по очереди опускались на колени перед старым жрецом и произносили клятву как воины, присягающие на верность новому Царю: «Если я нарушу клятву, пусть разверзнется зеленая земля и поглотит меня, пусть серые морские волны поднимутся и захлестнут меня, пусть обрушится звездное небо и уничтожит меня».
И на этот раз они спускались с последнего склона Меловой перед самым закатом. Они шли цепочкой за Мудиром, и их длинные тени бежали впереди, указывая дорогу домой.
В деревне было большое оживление: тощий скот после зимнего голода пригнали с гор к началу праздника. Когда Новые Копья подошли ближе, неожиданно затрубили боевые рога, и из-за хижин высыпали молодые воины и, потрясая копьями на бегу, бросились им навстречу, а затем смешались с ними и повернули обратно к деревне, оглашая горы пением и приветственными криками.
Сколько раз Дрэм видел это триумфальное возвращение Новых Копий, знаменующее начало праздника Белтина! Сколько раз мечтал он об этом суровом и радостном дне и как хотелось ему быть среди тех, кого так громко приветствует клан! А потом наступил прошлый год. Ему было трудно вспоминать о нем… И вот сейчас, вопреки всем обстоятельствам, настал этот суровый и радостный день, и он возвращается из-за заката как воин, одержавший победу. Голос внутри кричал: «Это все правда, это не сон. Я — воин, такой же, как мои собратья». Но он все равно не мог в это поверить.
Он смутно помнил конец церемонии посвящения. Все, что происходило после заката, было ярким, радостным, но хаотичным. Единственное, что ему четко запомнилось, это обдавший его жар Костра Совета, когда он подошел получать новое оружие. Дед навис над ним, как всегда нависал, когда пытался держаться прямо. Он всунул в руку Дрэма новое боевое копье, проворчав:
— Ну уж, бери! Разве я не говорил всегда, что из этого мальчишки вырастет воин. — Золотой блеск его глаз из-под нависших бровей недвусмысленно свидетельствовал о том, что не поздоровится всякому, кто посмеет оспаривать его слова.
Помнил он и неожиданную мрачную улыбку Тэлори, обнажившую сильные волчьи зубы, когда тот поднял старинный бронзовый щит из воловьей кожи.
— Ну-ка, сознайся, свирепый щенок: ты не жалеешь, что я нашел тебя под дубом семь | весен назад?
Он горделиво стоял, когда тяжелый щит опустился ему на плечо, оттянув ремни, которые давили на затянувшиеся раны и свежую татуировку. Он помнил, как сверкнуло новое копье, когда он потряс им, приветствуя заходящее солнце, а потом ударил о щит. Он помнил радостное урчание Белошея, когда тот снова обрел хозяина, и еще вкус мяса на реберной кости, которую они ели пополам с Вортриксом, сидя рядом во время пира по окончании всех церемоний.
Произошло еще одно событие, которое заставило Дрэма надолго запомнить этот день день Алой Воинской Славы, событие, участником которого он никогда не думал и не мечтал стать.
Когда сумерки сменились мглой, Костер Совета сник, и от него остались лишь красные тлеющие угольки. Огонь во всех деревенских очагах был погашен еще до того, как началось пиршество. И теперь, когда догорал и этот последний костер и молодые воины затоптали л развеяли остатки красных угольков, деревня осталась без огня, освещенная лишь светом большой желтой луны, которая только что показалась из-за Меловой, — кончился пир Новых Копий, начался праздник Белтина. Оставалось недолго ждать прихода Нового Живого Огня.
Как всегда перед его появлением, жители деревни были охвачены странным чувством, в котором молчаливое напряженное ожидание было смешано с чувством, похожим на страх. Отложив в сторону оружие, весь клан вместе с Темнолицыми по серпантину двинулись к Холму Собраний. На веревке мужчины тащили молодого рыжего быка, украшенного, как и положено для жертвоприношений, вербеной, зеленым ракитником и ветками цветущего боярышника. Они собрались на гребне холма, толпа теней в серебристом отсвете луны; безмолвие толпы нарушал лишь ветер в кустах боярышника и дрока, а посреди кустарника были сложены две одинаковые кучи хвороста для белтинских костров, темные с одной стороны, серебристые там, где они были обращены к лунному свету, — все ждали чуда, как ждала его, ночь вокруг.
Рыжий бык, которому выпал жребий умереть за своих сородичей, уже сыграл свою роль в этом ночном спектакле и сошел со сцены, и теперь несколько воинов, сбросив плащи, ухватились за веревки из сыромятной кожи, чтобы привести в движение огневое сверло, воздвигнутое возле приготовленного для костра хвороста.
Пока луна поднималась все выше и выше, в мерцающее, исполосованное ветром небо, девять воинов что было мочи тянули за веревки, а когда они выбились из сил, на их место встала другая команда. Мудир со следами крови рыжего быка на груди и на лбу стоял тут же, и его присутствие придавало какой-то особый магический смысл всей этой картине.
Команда сменяла команду, пока внимание толпы постепенно не сконцентрировалось на темной точке, там, где заостренное с двух сторон веретено вращалось во втулке. Толпа ждала, ждала чуда, каждый раз испытывая страх, что может что-то помешать, и оно — это чудо — не произойдет.
Так уж повелось, что Новые Копья и самые молодые воины старались тянуть до последнего — им всем хотелось попасть в команду, которая выбьет искру Сменилось уже
