привлекали наркотики, потому что он боялся потерять контроль над собой и превратиться в идиота, боялся потерять почву под ногами, стать ходячим мертвецом — а ведь он только пару раз их и пробовал — боялся подсесть, а теперь обнаруживает, что впал в зависимость от Лили. От безобидной, тощей четырнадцатилетней девчонки, которую он видел считанные разы за последние десять лет. Он не может выкинуть ее из головы. Он ни на минуту не может перестать винить себя за то, что не смог позаботиться о ней получше, а затем переполняется негодованием на тех людей, которые должны были присматривать за ней в его отсутствие — на этих людей, на этих отбросов общества, которые так мерзко воспользовались своими полномочиями.
Пришло время действовать, думает он. Время взять ситуацию под контроль. При необходимости применив силу, значительную силу. Слова никогда никуда его не приводили. Слова его только подводили. Кроме того, он уже слишком много всего наговорил. Он знает, что хвалился, словно безумец — перед своей мамой, перед Николь, перед Ким, — истощая свой разум этими усилиями объясниться, оправдаться, просто пытаться существовать. Именно его следовало бы держать взаперти.
Глава 6
Еще до того как у него появляется возможность рассказать Николь о своих планах, сообщить ей, что он в конце концов намеревается делать с Лили и с тем, как ей жить дальше, Николь, все еще не в состоянии перевести дыхание после прогулки на холм под дождем и ветром, морозным ранним вечером, во тьме позднего февраля, по крайней мере не в состоянии перевести дыхание от возбуждения, если не от напряжения, говорит:
— Догадайся, что?
— Что? — говорит Марк.
— Ты должен догадаться, — говорит она, поворачивается спиной к раковине, кладет руки на бедра, выпячивает грудь вперед, и Марк думает, что ее какие угодно, только не огромные груди теперь кажутся на несколько размеров больше, по крайней мере они кажутся больше, чем были, и она дико усмехается и вертит головой, пытаясь отбросить этим движением со щеки ярко высветленный локон, локон почти белого цвета — она отрастила волосы длиннее, чем обычно, и это ему нравится, хотя эти перемены приводят его в некое недоумение — зачем она решила изменить внешность, он всегда становится подозрительным, если она затевает какие-то перемены со своей внешностью, со стилем, любые перемены. По утрам, до того как она умоется и уложится, когда ее волосы взъерошены, она кажется ему отвратительно грязной, и он не может удержаться и не представить, что такой она появляется на глаза другим мужчинам, своему непосредственному начальнику, этому Джону Риду, что он видит ее такой после того, как только что трахнул. После того как они выехали из города на время ланча и сделали это на серых кожаных сиденьях его модной BMW пятой серии, припарковавшись на придорожной площадке или просто откатив на спокойную трассу куда-нибудь, скажем, к Салхаус, потому что в той округе люди всегда занимаются в машинах именно этим, именно это он наблюдал всю дорогу, когда жил поблизости. С этим полным, лысеющим человеком, который проводит своими потными, толстыми руками по всему ее телу, по ее волосам, залезает под ее хорошенькие трусики.
— Откуда, черт возьми, мне знать? — говорит он. — Я не хочу думать о том, что у тебя случилось, когда тебя нет дома.
— Не будь таким убогим, Марк, — говорит она, приподнимая брови — эти тончайшие полоски пуха, за которыми она так внимательно следила, выщипывая их, и подкрашивая, и придавая им форму и цвет. — Ну давай, догадаешься? — говорит она, сипло, мягко, слегка надувая губы. Она явно пытается быть очаровательной, соблазнительной, быть сексуальной, и это возмущает Марка, потому что он раздумывает над тем, чем и с кем она недавно занималась.
— Что бы это ни было, меня это не волнует, — говорит он, направляясь к выходу в гостиную, думая, что сейчас он даже не в силах оставаться с ней в том же помещении, что ее присутствие разрушает его.
— Большое спасибо, — говорит она, и внезапно ее голос начинает звучать злобно и обличительно. — Если тебя не слышит Джемма, ты только и делаешь, что проявляешь агрессию и недовольство. Ну и хрен с тобой, я тебе все равно скажу теперь, что это. Ты все разрушил, как и всегда. А я этим так гордилась. Свинья.
— Прости, Николь, — говорит он. Его уже тошнит от этих «прости», он чувствует, что теперь он только это ей и повторяет. Но даже чувствуя, что присутствие Николь убивает его, больше, чем когда-либо, сегодня он все равно не хочет ругаться с ней. Он не хочет ни говорить, ни делать ничего фатального. Он никогда не дойдет до того, чтобы поднять на нее руку, даже не прикоснется к ней.
Марк думает, что по каким-то нелепым причинам чувствует, что привязан к ней, он по- прежнему чувствует, что она его возбуждает и что жизнь без нее на их уютной террасе на полпути к вершине холма — в их райском уголке, усмехается он, — будет гораздо хуже, чем жизнь с ней. Его приводит в ужас перспектива того, что ее просто не будет поблизости. Плюс ко всему он чувствует, что в этом браке еще жива какая-то надежда, что они смогут из этого выпутаться, они выпутаются, как только он сделает то, что должен сделать, относительно Лили — как только он воплотит в жизнь свой план действий, как только утвердит свою правомочность, как только поймет, что она действительно любит и уважает его. Тогда он будет чувствовать себя намного лучше. Уверен, что так и будет.
— Извини, — говорит он. — Ты ведь знаешь, какой стресс я пережил за последние несколько месяцев, с этой ситуацией с работой, и полиция разнюхивает насчет Даррена, и плюс вся эта продолжающаяся свистопляска с Лили, конечно же. Скажи мне, Николь, пожалуйста. Давай, милая. Я не могу догадаться. Даже понятия не имею. Прости, любимая.
И тут до него доходит. Тут он понимает, что собиралась сказать ему Николь, стоя там со своими набухшими сиськами и длинными, взъерошенными волосами, такая бесстыдная, возбужденная и гордая, женщина до последней клеточки, которую он в первый раз в жизни встретил в очереди в KFC на Принс Уэльс-роуд — с ней была пара подружек, и хотя он пришел туда один, он сделал так, чтобы она его заметила, и в конце концов заговорил с ней, спросил, не будет ли она против разделить с ним специальный заказ со скидкой, чтобы были только они вдвоем. Он не может признаться себе, что оказался настолько толстокожим, таким, черт побери, бесчувственным. Что он никогда не видит того, что находится прямо перед глазами.
— Ты беременна, — говорит он, улыбаясь. — Ты, черт побери, беременна. Угадал?
— Нет, Марк, — говорит она, смеясь. — Не будь дурачком. Надеюсь, ты действительно не думаешь, что я рассматриваю возможность завести второго ребенка с тобой сейчас, когда ты в такой ситуации?
— Ты говорила об этом не так давно, на Рождество, — говорит он. Конечно, он не забыл, как Николь говорила: «А что, если нам завести еще одного ребенка?» — а еще она хотела сделать это au naturel — он наконец понял, что это значило. — В тот раз ты хотела именно этого.
— Да ладно, — говорит она. — Это было только потому, что я нажралась или, скорее, потому что меня доконала Лили, захапав у нас столько пространства. Я имею в виду, я скорее
