ничуть не хуже моего, а может, и лучше»...
Глядя на него спящего, с жадностью охватывая взглядом родные черты, шрамы, выступы и впадинки любимого лица, я понимала, что именно таким я представляла себе своего сына (почему-то я всегда мечтала о мальчике, а не девочке). Он был бы таким открытым, настоящим и чуточку сумасшедшим. Я родила бы ребенка от любимого и любящего мужчины. О большем мечтать мне не хватало фантазии... Что, даже и эта простая мечта обернулась недосягаемой?..
Ты разогревал продрогшую за ночь машину, а я выводила пальцем сердце-мишень на заснеженной глади лобового стекла. Ты мило возмущался, отрывисто сигналя. «Родная, мы на работу опаздываем, садись давай... Лучше сам расчищу...» Я отвечала улыбкой на упреки, всматриваясь в сонно-угрюмое зимнее небо. Снежинки белоснежной сажей опускались на Москву, из каменной трубы дворовой котельной вываливались клубы густого пара, разноцветные кошки сидели на ступеньках второго подъезда, ожидая резкой ноты распахивающейся двери и появления тети Любы, щедрой кормилицы мохнатых беспризорниц.
Я слышала, как мое счастливое сердце шепчет легкому ветерку утреннее приветствие, и понимала, что готова взлететь по этому свежему ванильному воздуху туда, где самолеты упираются носами в невидимый предел, а рассвет скучает по заре. Натягивала до носа желтую шапку с оранжевым бубенчиком и, наслаждаясь протяжным скрипом снега под своими уггами, ныряла в автомобильное пространство, где почему-то всегда пахло только им, хоть и я тоже была постоянным пассажиром. Мне не обидно. Я любила этот запах. Вдыхала с жадностью, как отменную кубинскую травку. В нем были ноты light-сигарет, нежного и резкого одеколона Hypnose, обволакивающей защищенности, мужественного простора и земляничных леденцов, разбросанных по салону.
Как только мы выезжали на трассу, навстречу осточертевшим пробкам, он, придерживаясь ритуала, просил прикурить ему сигарету. Первую сигарету нового дня. И я, вытащив из бардачка пачку «Winston», обыкновенно подолгу искала зажигалку, которая привычно затерялась в недрах сидений. В процессе копошения я смеялась, ойкала-ахала, успевая подпевать какой-то попсовой шелухе из радио, а он поглядывал на меня, улыбался кончиками губ, называя «самой красивой растеряхой».
Спросите: что я больше всего любила в этой жизни? Отвечаю: будни. Их начала и концы, их победы и поражения, их потери и приобретения. В них не было даже претензии на уникальность. Все привычно, как у многих. Но самый важный смысл этих будней заключался в том, что мы встречали-провожали дни вместе...
Моя любовь к нему граничила с признательностью. В режиме нон-стоп хотелось говорить «спасибо». За то, что он снова научил меня смеяться, завел мои душевные механизмы, возродил волю к жизни, вытащил на поверхность океана, где, как оказалось, вечное лето, в воздухе разлита нежность, а заря расцветает карамельными самоцветами. И каждый раз, отвечая на его поцелуи, я выдыхала бесконечную череду из семи звуков. «С», «П», «А», «С», «И», «Б», «О». Он ничего не отвечал. Лишь крепче прижимал к себе, пряча от полоски лунного света, проникающей в нашу спальню сквозь не до конца зашторенное окно...
В дневнике я пишу, будто обращаясь к аудитории, которой нет, да и откуда ей взяться. Что же это? Раздвоение личности? «Диалог по душам»? Желание рассказать еще кому-то, кроме себя? Желание быть услышанной?..
Я очень люблю аэропорты. Место свершения судеб. И каждый раз, вне зависимости от того, в аэропорту какого города я нахожусь, я вспоминаю слова из «Реальной любви». Под них провожаю самолеты, стоя перед окном зала ожидания. И мне хочется верить, что все, кто улетает, летят навстречу своему счастью. Пусть летят...
Так и есть.
Вели обычную жизнь, но отключиться от ее чрезмерно материальной стороны с трудом удавалось. Если бы мы вникали в суть всех окружающих нас проблем, то давно лишились бы отваги на пути их постепенного преодоления. Старались наслаждаться мгновениями-благовониями, вырезать мысли-жилки, лечить сердечной мякотью загрубевшие губы. Уж больно дорого достались друг другу. Чего бы мы ни пожелали в жизни, ничто не дается легко – цена желаний всегда оказывается непомерно высока. Но желать все равно нужно, чтобы продолжать жить. Это как вдыхать аромат цветов мандаринового дерева, помнить о плодах, которые появятся на их месте, но стараться не думать, какими они будут на вкус: кисловатыми или сладкими?..
Отстранялись от всего, что приносит боль, – сумели, почти талант. Нет, это не игра в кошки-мышки с обстоятельствами, а скорее всего способ круговой обороны от всего, что пропускает в дом подлые сквозняки. Знаете, это можно и нужно – сохранять теплоту души, не обманываясь слепым декабрьским солнцем. Пусть внутри всегда будет теплее, чем снаружи.
Я никогда на холоде не снимала перчаток с рук и не разрешала ему разматывать шарф с шеи. Мы всего лишь береглись, а не защищались-предохранялись. Чтобы сохранить любовь, не надо полагаться на иммунитет. Лучше «одеться по погоде», перестраховаться, подальше обойти все места, грозящие риском, проложить самый безопасный маршрут, дабы потом не констатировать с сожалением, что «пиздец, как всегда, подкрался незаметно»...
Я так давно хотела переключить приевшийся канал, обновить устаревшие базы, отложить неинтересную книгу. Была настолько уставшей, что готова была не просыпаться, не начинать, не продолжать и даже не останавливаться. Мне недоставало смелости обрубить, перекрыть то, чем долгое время вынужденно жила. Вынужденно и по своей воле. Я не жаловалась близким и друзьям – со временем мои странности они списали на изменения в характере. А я так же раз в месяц впадала в недельную спячку, практически не покидая постели. Мне звонили, спрашивали, беспокоились, а я на сонном автомате отвечала: «Я сплю, позвоните потом, потом...»
Так и жила, разменивая крупные сожаления на мелочь, перекрашивая волосы из чайного в кофейный цвет, извлекая по кристалликам надежды из отчаяния. Я не считаю тот период каким-либо проходным, урожайным на междометия неожиданных последствий. Он если и мизерному меня научил, то от многого дурного отучил. Сейчас и, надеюсь, больше никогда не стану выкуривать по две пачке сигарет за день, напиваться временем без закуски и меры, маскировать капризами слабохарактерность, а виртуальными комплиментами утешать самолюбие.
Но беспросветным прошлым я себя не истязала. Наоборот. У меня даже любовь к самой себе обострилась. Перешла на травяные чаи, полувегетарианское питание, девятичасовой сон, стала делать желатиновые маски. Я ходила на интимную стрижку, не подпуская к себе никого, кроме собственных пальцев. Я начала учиться ориенталю, не показывая достижений никому, кроме домашнего зеркала. Я записалась на курсы вождения, не имея желания выезжать за пределы нашего спального района. Полная сосредоточенность на себе, концентрация на своих реакциях – что это было, бабий психоз или поиски цельности в
