Уведомление о выплате (356-а/23-11-04). 7500 песет за счет фонда Д. М. Направлены с Марселем (лично) по адресу, указанному Д. М. Пассаж за старым кладбищем — скульптурная мастерская «Санабре и сыновья».
Я прочитал запись несколько раз, пытаясь уловить хоть какой-то смысл. Я помнил тот пассаж с давних пор, когда еще работал в «Голосе индустрии». Это был жалкий переулок, погребенный за стенами кладбища Пуэбло-Нуэво, где приткнулись мастерские, изготавливавшие надгробные плиты и памятники. За кладбищем он сходил на нет, превращаясь в одну из грязных канав, пересекавших пляж Багатель и квартал бараков, тянувшийся до самого моря, — Соморростро. По какой-то причине Марласка распорядился выплатить приличную сумму одной из таких мастерских. На странице, помеченной упомянутой датой, имелась еще вторая запись, касавшаяся фонда Марласки. Речь шла о первых выплатах Хако и Ирене Сабино.
Банковский перевод из средств фонда Д. М. на счет Испано-колониального банка (отделение на улице Фернандо) № 008965-2564-1. Получатели Хуан Корбера — Мария- Антония Санауха. 1-я месячная выплата в размере 7000 песет. Установить график выплат.
Я продолжал листать тетрадь. Большинство записей касались расходов и небольших операций, связанных с деятельностью конторы. Мне пришлось просмотреть несколько страниц, заполненных загадочными памятными заметками, прежде чем я нашел следующую запись, где упоминался Марласка. И снова была зафиксирована передача наличных денег через какого-то Марселя, возможно, одного из клерков конторы.
Уведомление о выплате (379-а/29-12-04), 15 000 песет за счет фонда Д. М. Переданы с Марселем. Пляж Багатель, вровень с береговой линией, 9 часов. Особа, с которой необходимо встретиться, должна подтвердить свою личность.
«Ведьма из Соморростро», — подумал я. После смерти Диего Марласка распределил значительную денежную массу через своего партнера. И этот факт противоречил подозрениям Сальвадора, будто бы Хако сбежал с деньгами. Марласка лично назначил выплаты и оставил деньги в фонде под опекой адвокатской конторы. Две записи о произведенных платежах наводили на мысль, что незадолго до гибели Марласка имел деловые отношения с мастерской надгробных памятников и какой-то темной личностью из Соморростро, и эти отношения вылились в перемещение крупных денежных сумм из одних рук в другие. Я закрыл тетрадь, пребывая в еще большей растерянности, чем прежде.
Я собирался уходить, но, повернув голову, заметил, что одна из стен, затянутых бордовым бархатом, увешана фотографиями в элегантных рамках. Я подошел к ним ближе и узнал волевое запоминающееся лицо патриарха Валеры, чей портрет маслом до сих пор господствовал в кабинете сына. Адвокат присутствовал почти на всех фотографиях в компании с выдающимися деятелями и патрициями города. По-видимому, снимки были сделаны на каких-то светских раутах и общественных мероприятиях. Стоило просмотреть с десяток фотографий и оценить должным образом статус лиц, позировавших со старым стряпчим, чтобы прийти к выводу, что адвокатская контора «Валера, Марласка и Сентис» играла ключевую роль в управлении городом. На некоторых фотографиях мелькал сын Валеры, на много лет моложе, чем теперь, однако безошибочно узнаваемый. Он всегда держался на втором плане, почти незаметный в тени патриарха.
Я почувствовал это раньше, чем увидел. На фотографии были изображены отец и сын Валера. Они стояли на тротуаре у дома номер 442 по бульвару Диагональ, на верхнем этаже которого располагалась контора. С ними вместе камера запечатлела высокого, видного мужчину. Его лицо можно было заметить и на многих других фотографиях коллекции. Обычно он появлялся на снимках рука об руку со старшим Валерой. Диего Марласка. Я впился взглядом в худощавое строгое лицо, тревожные глаза, взиравшие на меня с моментальной фотографии двадцатипятилетней давности. Как и патрон, он не постарел ни на один день. Я с горечью улыбнулся, осознав всю глубину своей наивности. Это лицо я знал, однако запомнил его не по фотографии, любезно предоставленной моим добрым другом, почтенным отставным полицейским.
Человек, известный мне как Рикардо Сальвадор, оказался не кем иным, как Диего Марлаской.
Лестницу окутывала темнота, когда я покидал фамильный дворец рода Валера. Я ощупью пересек вестибюль и открыл дверь. Свет от уличных фонарей начертил по полу голубоватую прямоугольную дорожку, в конце которой я наткнулся на взгляд швейцара. Я быстрым шагом пошел прочь от дома, направляясь к улице Трафальгар, где находилась остановка ночного трамвая. Он доезжал до ворот кладбища Пуэбло-Нуэво, и на этот самый трамвай мы много раз садились вместе с отцом, когда я отправлялся с ним на ночное дежурство в «Голос индустрии». В вагоне почти не было пассажиров, и я сел вперед. Приближаясь к Пуэбло-Нуэво, трамвай углублялся все дальше в переплетение улиц, залитых большими, исходившими паром лужами. Городское освещение еле теплилось, и огни трамвая разрежали темноту, скользя по стенам домов и мостовой, как факел высвечивает рельеф тоннеля. Наконец показались ворота кладбища. Очертания крестов и памятников выступали на фоне бескрайней панорамы фабричных комплексов и труб, наполнявших небосвод черно- красным сиянием. Стая голодных псов кружила у подножия больших фигур ангелов, охранявших вход. На миг животные замерли в лучах фар трамвая. Их глаза засветились, словно у шакалов, а затем собаки бросились врассыпную, скрывшись во мрак.
Я выпрыгнул из трамвая на ходу и пошел вдоль стен, огибая кладбище. Трамвай удалялся подобно кораблю в тумане, набирая скорость. Я слышал и чуял собак, в темноте бежавших за мной по пятам. Добравшись до задворок кладбища, я остановился на углу переулка и наугад швырнул в них камнем. Послышался пронзительный визг, и удаляющийся дробный топот лап. Я свернул в переулок — всего лишь тесный проход между стеной и вереницей мастерских, где делали надгробные памятники, которых тут было множество: они в беспорядке громоздились один на другом. Метрах в тридцати от начала переулка, под фонарем, отбрасывавшим пятно грязно-желтого света, покачивалась вывеска «Санабре и сыновья». Дверной проем закрывала только решетка, обмотанная цепью с ржавым висячим замком. Я снес его одним выстрелом.
Ветер, задувавший в переулок, пропитанный солоноватым запахом моря, бившегося о берег всего в ста метрах от этого места, унес эхо выстрела. Я открыл решетку и вошел в мастерскую «Санабре и сыновья». Отодвинув занавеску из темной ткани, скрывавшую интерьер мастерской, я впустил внутрь немного света от фонаря. За занавеской открывался узкий длинный проход, заставленный мраморными фигурами, застывшими в темноте. Лица изваяний в основном были незаконченными. Я сделал несколько шагов, лавируя между богородицами и мадоннами с младенцами на руках, дамами в белом с мраморными букетами и взглядом, обращенным к небесам, и каменными блоками, лишь начинавшими обретать форму. В воздухе витал запах каменной пыли. В мастерской не было ни души, только сонм безымянных образов. Я уже хотел вернуться, как вдруг увидел его. В глубине мастерской, нарушая плавную линию композиции фигур, обернутых тканью, выдавалась рука. Я приблизился, не чуя под собой ног, и скульптура открывалась мне сантиметр за сантиметром. Я остановился и окинул взглядом большую статую ангела света. Она в точности копировала
