рукавах его пиджака. Я встревожилась и пригласила доктора. Тот после осмотра с удивлением спросил, почему я так долго к нему не обращалась. У Микеля был туберкулез. В его изможденном и подточенном смертельной болезнью теле жизнь едва теплилась, поддерживаемая только воспоминаниями и угрызениями совести. Микель Молинер был моим единственным другом, самым добрым и хрупким человеком, которого я когда-либо знала. Мы зарегистрировали наш брак в муниципальном суде одним февральским утром. Вместо свадебного путешествия мы поднялись на фуникулере Тибидабо и, гуляя по террасам парка, долго любовались Барселоной, которая с высоты казалась туманной миниатюрой. Мы никому не сказали об этом — ни Кабестаню, ни моему отцу, ни семье Микеля, которая считала его мертвым. Я только написала письмо Хулиану, но так и не отправила его. Наш брак был тайной для всех. Спустя несколько месяцев после свадьбы в дверь нашего дома постучал человек, назвавшийся Хорхе Алдайя. Он был изможден недугом, и, несмотря на холод, пробиравший даже камни, лицо его покрывали капли пота. Со дня их последней с Микелем встречи прошло более десяти лет. Алдайя горько улыбнулся и произнес: «Мы все прокляты, Микель. Ты, Хулиан, Фумеро и я — все прокляты». Он объяснил свой приезд желанием помириться со старым другом и, сославшись на то, что имеет важное послание для Хулиана от его покойного отца дона Рикардо, попросил дать ему адрес Каракса. Микель ответил, что не имеет ни малейшего представления о местонахождении Хулиана.
— Я уже много лет как потерял с ним связь. Единственное, что я знаю, это что в последнее время Каракс жил в Италии.
Алдайя был готов к такому ответу:
— Ты меня разочаровываешь, Микель. Я-то думал, что время и несчастья заставили тебя стать мудрее.
— Есть разочарования, делающие честь тому, кто является их источником.
Алдайя, худой, изнуренный, едва державшийся на ногах, только рассмеялся в ответ.
— Фумеро просил передать вам свои искренние поздравления по поводу вашего бракосочетания, — сказал он, уходя.
Услышав это, я почувствовала, как ледяная рука сжала мне сердце. Микель ничего ему не ответил, но ночью, когда мы оба, обнимая друг друга, безуспешно пытались заснуть, я поняла, что Алдайя попал в самую точку. Мы все были прокляты.
Прошло несколько месяцев, но у нас не было новостей ни от Хулиана, ни от Хорхе Алдайя. Микель продолжал подрабатывать в нескольких газетах Барселоны и Парижа. Он не вставал из-за пишущей машинки, капля по капле создавая то, что он называл легким чтивом для чтения в трамвае. Я все еще работала в издательстве Кабестаня. Наверное, потому, что это была единственная для меня возможность почувствовать себя ближе к Хулиану. Он прислал мне короткое письмо, в котором говорилось, что он работает над новым романом под названием «Тень ветра» и планирует закончить его через несколько месяцев. В письме не было ни единого намека на то, что мы пережили с ним в Париже. От него веяло холодом и отчужденностью. Но все попытки возненавидеть Хулиана оказались напрасными. Я уже начинала верить, что не просто любила этого человека, а была больна им.
Микель не питал никаких иллюзий относительно моих чувств к нему. Он дарил мне любовь и безграничную преданность, не требуя ничего взамен. Я никогда не слышала от него ни слова упрека или сожаления. Со временем кроме дружбы, связавшей нас, я стала испытывать к нему безграничную нежность. Микель открыл на мое имя счет в банке, на который переводил почти все, что получал за свои статьи. Он никогда не отказывался ни от какой работы, даже в мелких газетенках. Он писал под тремя псевдонимами, работая по четырнадцать-шестнадцать часов в день. Когда я спрашивала, зачем он столько пишет, он лишь молча улыбался или же отвечал, что скучает без дела. Между нами никогда не существовало лжи или недомолвок. Микель знал, что скоро умрет, что болезнь отвоевывает у него месяц за месяцем.
— Обещай мне, что, если со мной что-нибудь случится, ты возьмешь эти деньги, снова выйдешь замуж, заведешь детей и забудешь нас всех навсегда. В первую очередь, меня.
— Ну за кого я выйду замуж, Микель? Не говори глупостей.
Иногда я замечала, как, сидя за своим столом, он смотрит на меня с мягкой улыбкой, и понимала, что одно мое присутствие для него дороже всех сокровищ мира. Каждый вечер Микель заходил за мной в издательство. Для него это были единственные за целый день мгновения отдыха. Я смотрела, как, сгорбившись и постоянно кашляя, он бредет по улице, всеми силами пытаясь сохранять твердость духа, что давалось ему все с большим трудом. Обычно мы шли куда-нибудь перекусить или просто любовались витринами магазинов на улице Фернандо, а потом возвращались домой. Там он вновь усаживался за письменный стол и засиживался за работой далеко за полночь. Микель благословлял каждый миг, что мы проводили вместе. Каждую ночь он спал, крепко обнимая меня, а я старалась скрыть слезы, ненавидя себя за то, что не могу любить этого человека так же, как он меня любил, за неспособность дать ему все то, что я когда-то безответно бросила к ногам Хулиана Каракса. Каждую ночь я клялась себе, что забуду Хулиана, что посвящу остаток своей жизни Микелю, чтобы сделать его счастливым и вернуть ему хотя бы малую толику того, что так бескорыстно дал мне он. Я была любовницей Хулиана всего две недели, и я останусь женой Микеля навсегда. Если ты когда-нибудь прочтешь эти страницы и станешь судить меня так же, как это сделала я, доверив свою историю бумаге, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркало проклятий и угрызений совести, навсегда запомни меня такой, Даниель.
Я получила рукопись последнего романа Хулиана в конце 1935 года. Не знаю, от досады или от страха, но я отдала ее в типографию, даже не прочитав. Микель на последние сбережения оплатил издание на несколько месяцев вперед. А Кабестаню из-за серьезных проблем со здоровьем уже ни до чего не было дела. На той же неделе доктор, лечивший Микеля, пришел ко мне в издательство крайне озабоченный. Он заявил, что если Микель не перестанет работать в таком напряженном ритме, нам придется оставить все наши попытки победить его болезнь.
— Ему надо жить в горах, а не в Барселоне, где он вдыхает пыль и гарь. Он не кошка, ему не дано прожить девять жизней, а я ему не нянька. Заставьте его поскорее образумиться. Меня он совсем не слушает.
В полдень я решила зайти домой, чтобы поговорить с Микелем. Подойдя к двери, я вдруг услышала голоса. Микель с кем-то спорил. Сначала я подумала, что пришел кто-то из издательства, но потом мне показалось, что в разговоре промелькнуло имя Хулиана. Услышав шаги за дверью, я бегом поднялась на лестничную площадку верхнего этажа и спряталась в темноте. Оттуда мне удалось рассмотреть посетителя.
Это был мужчина, одетый в черное, на его лице застыло выражение глубокого безразличия, черные невыразительные глаза были похожи на рыбьи, а губы напоминали открытую рану. Прежде чем спуститься вниз по лестнице, он замер на мгновение и поднял взгляд к скрывавшему меня полумраку верхнего этажа. Я отпрянула к стене, затаив дыхание. Посетитель несколько секунд продолжал вглядываться в темноту, облизывая губы в плотоядной улыбке, словно почуяв мой запах, а потом стал медленно спускаться по лестнице. Я не выходила из своего укрытия, пока звук его шагов не стих где-то внизу. В воздухе растекался сильный запах камфоры. Микель сидел в кресле напротив окна, безжизненно свесив руки. Губы его дрожали. Я спросила, кто был этот человек и чего он хотел.
— Это был Фумеро. Он принес известия о Хулиане.
— Что он может знать о Хулиане?
Микель с тоской посмотрел на меня:
— Хулиан женится.
