которые совершенно не знаешь чем и как убирать. Эй, мусорщик, ты меня слышишь?
Но никто не услышит. Вряд ли кому-нибудь нужно разгребать чужое, когда своего по горло.
Боль привела меня в чувство. Я даже сначала не понял, что произошло с моим указательным и средним пальцами правой руки. Лишь взглянув на них, я понял, что это истлевшая сигарета. Ей не достались легкие, тогда она набросилась на то, что оказалось ближе всего. Когда я успел закурить? Я смотрю, сигареты нужны мне больше, чем воздух.
Я встал и огляделся. Так, нужно собраться. Нужно собраться.
Следующие несколько дней, посвященные похоронам и всему с этим связанному, просто выпали из моей жизни. Так бывает, когда болеешь. А я болел. Я совершенно потерялся во времени. Я не успевал отслеживать, когда начинается или кончается день. Не замечал людей вокруг себя. Они подходили, обнимали, хлопали по плечу, что-то говорили, а я не понимал, кто они и что вообще здесь делают.
Я даже забыл, что у меня дома Сашка. Причем наверняка не может найти себе места (я не взял его с собой, наболтал какой-то чуши и не взял), бедняга. Прости, дружище, не вовремя все как-то. А разве может быть вовремя? Разве умирает кто-нибудь вовремя? Или рождается? Или приезжает? Откуда мы можем это знать? Быть может, то, что мы задумали, это последнее дело нашей жизни, ее постскриптум? Может быть, вполне. Только нужно ли думать об этом? Нет, не нужно. Просто приходится. Просто вовремя. Все происходит вовремя. А в хорошее или плохое, это уж, приятель, не тебе решать. А судить? Судить? Что ж, попробуй. Если тебе это что-нибудь принесет, то ради Бога.
Жены на похоронах не было. Нет, не потому что не хотела. Она-то как раз хотела. Не хотел я. Мы разберемся со всем потом, но не сейчас, не здесь и тем более не при таких обстоятельствах. Здесь я прощался с матерью, и другая женщина мне сейчас была не нужна. Отец что-то спросил насчет Татьяны и был вполне удовлетворен, когда я что-то брякнул о дочке. Думаю, он тоже был сейчас не в том состоянии, чтобы разбираться в чем-либо. Главное, рядом был я, а все остальное… Многого из этого остального уже нет. Теперь нет.
«Господи, как он будет жить дальше?»
Мы сидели с отцом на кухне.
«Боже, я только сейчас заметил, какая у них маленькая кухня!»
Все, кто мог и хотел помянуть маму, уже разошлись, а мы остались. Дальше начиналась уже наша жизнь. Я смотрел на отца и думал: а что же дальше? Сколько сможет он? Я очень часто раньше слышал, что люди, те, что дей ствительно любят друг друга, они словно попугаи-неразлучники. Если погибает один, то неминуемо, в кратчайшие сроки, погибнет и второй. А мои родители очень любили друг друга. Несмотря на то что идеальными их отношения назвать было, наверно, нельзя. Я имею в виду, что были и обиды, и ссоры, и слезы, и много чего еще. Но было главное, что-то такое, чего словами не объяснишь и вообще не объяснишь. Можно только почувствовать. Самому. И дело не в словах, не в поступках… Ну я же говорю, не объяснишь. Словно маленькая такая молния или вспышка промелькнула, а ты успел ее заметить и понял, что вот именно это и есть то самое.
Я увидел эту молнию-вспышку, когда мне было шестнадцать. Я с приятелем возвращался с очередного дня рождения и попал в передрягу, если можно так назвать. Проще говоря, мы просто нарвались на шпану. Приятель мой (именно после этой истории он стал приятелем, до этого я считал его своим другом) сразу же ретировался, оставив меня наедине с пятью подвыпившими подростками. Причем ситуация-то идиотская, стандартная такая. Идешь, просят закурить, если даешь возможны варианты, если нет – драка. Хотя зачастую тебя спрашивают о куреве, уже зная, что сейчас будут бить морду. Способ развлечения такой, ну а раз уж ты подвернулся, то не обессудь.
Так и получилось. В итоге три сломанных ребра, ключица и левая рука. А также всевозможные ссадины, синяки и гематомы. Ну и для полного комплекта – сотрясение мозга. Помню, когда меня увидела мама, я думал, что сейчас ее положат рядом со мной, на соседнюю койку.
Но именно тогда я все и увидел. Я лежал на больничной койке, а родители шептались с врачом. У мамы постоянно текли слезы, и она как-то так оглядывалась на меня все время, что мне даже стало немного не по себе, хотя в тот момент мне и так уже было сильно не по себе. Отец же, напротив, застыл в одной позе и все внимательно слушал. А когда врач ушел, они оба повернулись и посмотрели на меня, а затем отец очень нежно и осторожно обнял мать, прижал к себе и поцеловал в щеку, а она прижалась к нему, и я увидел, что она больше не плачет. И это было прекрасно, они так здорово смотрелись в тот момент.
Не знаю, может, это все чушь, но тогда мне показалось, что теперь я знаю, что такое любить и быть любимым.
А теперь роль матери вычеркнули из сценария. Да, на следующей странице о ней просто забыли. И как отец доиграет спектакль до конца, я не представлял. Все события, все диалоги его роли были сосредоточены на образе матери… А теперь ее не стало, ее просто выбросили. И даже не объяснили, как и зачем это сделали. Маме не досталась даже некогда моя роль. Она не прошла и этот кастинг. И койка, в которой она могла бы лежать, а мы – стоять рядом, была пуста. Господи, что я мог предложить отцу? Да ничего. Я – это я, а она – это она. Но я остался, а потому должен что-то делать. А вот что, убейте, не знаю. НЕ ЗНАЮ.
Как все это страшно. Сейчас есть, а через мгновение нет. И ты ничего не можешь с этим поделать. Абсолютно ничего. Причем это касается и горя, и радости. Просто в одном случае ты не знаешь, как сделать так, чтобы этого не было, не случалось. А во втором, наоборот, жаждешь, чтобы все это повторялось вновь и вновь, но опять-таки не знаешь, как этого добиться. И тебе приходится мириться со всем, что происходит. Или не мириться. В этом случае ты потенциальный клиент сумасшедшего дома.
Я ехал домой. Один.
Батя теперь тоже один.
Танюха, в сущности, тоже одна.
Добро пожаловать в клуб одиночек. Здорово, не иначе.
Забавно и страшно одновременно. Первая серьезная смерть у меня в семье.
«Что за чушь ты несешь? Серьезная смерть. А разве она другой бывает?»
Я уже начинал привыкать, что все мои теперешние мысли поступают из двух независимых источников.
Не знаю, но когда я читаю какую-нибудь газету или смотрю новости, где сообщается о том, что некий господин или госпожа по одной из многочисленных причин покинули этот мир, – это кусок действительности. Можно даже сказать, обыденность, или еще хуже, обычное дело – каждый день кто-нибудь умирает. «Кто-нибудь». Вот в чем дело. «Кто-нибудь» – замечательное слово. Оно одновременно позволяет вам находиться в непосредственной близости от мест событий, но совершенно не участвовать в них. Кто-нибудь умер. Я знаю, но мне все равно кто. Почему? Потому, что это «кто-то», то есть «кто-нибудь». Может случиться, что этот «кто-нибудь» ближе, чем нам хотелось бы. К примеру, близкий человек близкого нам человека (не настолько близкого, как, например, жена, лучший друг, но все же). Да, это плохо, это страшно, это кошмарно. Но это опять все тот же «кто-нибудь». Мы посочувствуем, мы можем даже расплакаться, но не больше. Куска души это у нас не вырвет. Даже частички. Может показаться, что мы отдали часть души, но это только так кажется. Все осталось при нас. И от нас это не зависит. Совершенно. Поэтому вам могут только дать нитки и иголку, а штопать, дорогие мои, придется самим. А как иначе? Вы любили, вас любили – теперь отдувайтесь. Жестоко? Да, больше чем уверен. Но по-другому не получается. Мир жесток,
