перенесся в большой лекционный зал университета.
Профессор Сахаров читал вводную лекцию. Он рассказывал о бессмертном научном подвиге супругов Кюри, открывших радий и давших человечеству новый мощный источник энергии — атомное ядро. Неожиданно рядом с профессором на экране возникла маленькая светящаяся точка, через мгновение она превратилась в яркий шар, затмивший свет солнца. Шар быстро рос, обволакиваясь черной шапкой дыма и белыми сгустками конденсировавшихся водяных паров. Вслед за ним снизу медленно поднималось черное облако, а по земле неслась, поднимая пыль, взрывная волна чудовищной разрушительной силы. Она выворачивала деревья, дробила огромные камни, сметала многоэтажные дома, сеяла смерть на своем пути. В памяти проснулось что-то страшное, что хотелось забыть навсегда…
— Это было первое, проклятое человечеством применение атомной энергии, — донесся голос Сахарова. — Вы видите перед собою снятый замедленной съемкой взрыв атомной бомбы… Но почти одновременно с изобретением бомбы люди нашли способ мирного использования атомной энергии.
На экране появилось здание первой атомной электростанции, хорошо знакомой мне: когда-то я принимал участие в создании этой станции. Теперь она после ряда реконструкций была превращена в музей.
— Вам, конечно, сейчас странно видеть такие громоздкие электростанции с огромными атомными котлами. Они вам кажутся неуклюжими и примитивными. Но это лишь первые шаги человека в обуздании атома. В то время человек напоминал того мальчика, который, выпустив из бутылки сказочного джинна, стоит, испуганный и беспомощный, боясь, что огромная, но слепая сила этого духа обратится против него самого. Но сила разума неизмеримо могущественнее силы физической, и глупые джинны всегда покоряются своему умному и хитрому освободителю. Могучий человеческий гений разрешил чрезвычайно сложную и важную проблему, найдя наиболее удобный и экономичный способ устранения опасности вредных излучений, неизбежно возникающих при ядерной реакции. И это сделало его подлинным властелином атома…
Легко себе представить, с каким наслаждением прослушал я эту первую лекцию! Вероятно, то же самое почувствовал бы Бетховен, если бы к нему через десять лет полной глухоты вновь вернулся слух и он услышал бы свою гениальную музыку.
С этого дня начались мои ежедневные занятия. Конечно, я занимался отнюдь не три часа в день, а все семь, а то и восемь.
Однако с атомной физикой мне приходилось знакомиться не только по учебникам.
Гуляя как-то по парку санатория, я услышал, что меня зовут откуда-то сверху. Я поднял голову и на крыше здания увидел моего партнера по теннису — Ионеску. Он стоял, облокотившись о перила, и махал мне рукой, приглашая подняться к нему. Быстроходный лифт доставил меня на крышу. Здесь, на площадке под навесом, стояло несколько странных машин, отдаленно напоминавших собой обычные кресла, закрытые прозрачными колпаками. По бокам у машин торчали два коротких блестящих крыла. Это были одноместные и двухместные орнитоптеры — летательные аппараты с машущими крыльями. У них не было ни пропеллеров, ни реактивных двигателей, они перемещались в воздухе подобно птицам или насекомым — за счет движения крыльев. Я уже не раз видел их в полете. Они стали одним из самых распространенных видов транспорта.
— Я делаю профилактический осмотр своей «божьей коровки», — сказал Ионеску. — Хотите помочь мне?
Я охотно согласился. Мы проверили один из блоков мотора.
— Надо бы поставить новые шестерни, — сказал Ионеску. — Вы пока продолжайте разборку, а я мигом принесу новые.
В его отсутствие я попытался добраться до рулевого привода, но мне мешала крышка, покрывавшая весь двигатель. Я поискал болты, крепившие ее к корпусу, — их не было. Заметив с одной стороны крышки выступ, я взял гаечный ключ и, пользуясь им как рычагом, поддел ее. Крышка не поддалась. Я навалился на ключ всем телом. В этот момент появился Ионеску.
— Стойте! — закричал он вдруг не своим голосом. — Вы с ума сошли! Что вы делаете?!
Я выронил ключ, не понимая, что случилось.
— Хорошо, что я вовремя подоспел, — уже успокаиваясь, сказал он. — А то бы вы тут натворили дел!
— Но ведь я только попробовал открыть крышку…
— Крышку трансформаторной оболочки, — сказал он мне таким тоном, как будто этим разъяснил все.
— А что такое трансформаторная оболочка? — спросил я.
Я привык уже к роли маленького Почемучки, который, ничуть не смущаясь, без конца задает взрослым вопросы.
— Как, вы не знаете? О, тогда придется вам рассказать, чтобы с вами не повторялись подобные курьезы.
Прилаживая на место новые шестерни, он стал мне объяснять:
— Под этой крышкой расположен атомный двигатель.
— Такой маленький?! А как же вредные излучения, неизбежные при атомном распаде?
— Их устраняет трансформаторная оболочка.
— Она их задерживает?
— Нет, здесь процесс сложнее. Я не специалист, поэтому смогу объяснить вам лишь схематично, что здесь происходит. Но, я думаю, вы поймете. Для человека наибольшую опасность представляют незаряженные частицы, возникающие при распаде атомного горючего, — нейтрон и гамма-частица. Если бы их удалось превратить в частицы, имеющие электрический заряд, то задержать их было бы просто. Такие «обратные» реакции были открыты лет восемь-десять тому назад. В трансформаторной оболочке нейтральные частицы превращаются в заряженные и потом улавливаются. Вам, конечно, интересно, как это делается. Но тут уж я вам не помощник.
— Большое спасибо, — сказал я.
— За что же? За скверное объяснение?
— Нет, за то, что вы спасли меня от лучевой болезни.
Я с опаской и уважением покосился на крышку. Под нею скрывалось одно из самых замечательных чудес техники двадцать второго века — портативный атомный двигатель, который вместе с окутывающей его трансформаторной оболочкой был не больше спортивного чемоданчика. Мне и без слов стало ясно, что появление такого маленького и вместе с тем очень мощного, надежного и неприхотливого двигателя явилось подлинной революцией в технике: его можно было поставить всюду, где только была нужда в каком-нибудь двигателе.
Мне вспомнились атомные реакторы нашего времени: заключенные в огромные толщи свинца и бетона, они могли быть использованы лишь на океанских лайнерах, а лучшие образцы их с трудом можно было втиснуть в крупные подводные лодки.
Но что меня особенно поразило, так это кибернетика. Пожалуй, если бы от меня потребовалось коротко определить главное в технике двадцать второго века, то я, не задумываясь, назвал бы две вещи: атом и кибернетику. Это определение не было бы, конечно, исчерпывающим, но зато наглядно отражало бы главное содержание техники этих дней.
