Особенно мне запомнился один турист — у него на голове была детская велосипедная шапочка. Он подходил ко всем, спрашивал: «Ну как, на вулкан полезем?» — и сам смеялся. Он первый раз плыл на теплоходе, первый раз был на Камчатке — словом, всё для него было впервые.
Ночью я проснулся оттого, что пружины звенели особенно громко. Постель двигалась. Она наклонялась то назад, то вперёд, я то сползал с подушки, то снова влезал на неё.
Радио повторяло:
«Пассажиры, идущие в Жупаново! Высадки по условиям шторма не будет!»
Я поднялся на палубу.
Вокруг было черным-черно. Сильно качало. Внизу у борта, куда падал свет от иллюминатора, то появлялась горбатая белая пена, то, шурша и пузырясь, исчезала.
По палубе, спотыкаясь, бегали туристы.
— Говорят, всё-таки высадят! — утешали они друг друга.
Когда рассвело, я увидел, что наш теплоход стоит неподвижно посреди залива.
По океану шли горбатые зелёные волны.
От берега к нам уже спешил буксир. Он тянул низкую плоскую баржу. Они подошли и остановились под самым бортом. Волны то и дело с грохотом и скрипом бросали их на теплоход.
«Сходящим на берег собраться на корме!» — вдруг объявило радио.
Неужели туристов будут высаживать?
Я подумал, что в такую погоду самое опасное — перейти на баржу. А ну как прыгнешь — да попадёшь между бортами!
Но прыгать никому не пришлось. На корме, куда сбежались туристы, около мачты лежала сетка с дощатым поддоном. Туристы стали на поддон, заработала лебёдка, и канат, побежав вверх, поднял борт сетки.
— Проща-айте, братцы! — крикнул, дурачась, турист в детской шапочке.
Он не успел помахать нам рукой, как сетка взмыла вверх и матросы вывели её за борт. Теперь туристы висели между небом и водой.
Лебёдка заработала в обратную сторону, сетка стала снижаться. Матрос, который управлял лебёдкой, поймал момент — баржа остановилась — и ловко посадил сетку на палубу.
Я свесил голову через поручни. Внизу на барже выпутывались из сетки и расползались, как раки, маленькие людишки.
«Ну, а если и меня так будут выгружать?.. Вот так плавание! Скорей бы уж остров!»
Мы доплыли только на второй день. Был туман, и сперва я никакого острова не увидел. Просто между туманом и водой показалась синяя полоска. Но теплоход подошёл ближе, стали видны белые зубчики — прибой на берегу, потом чёрный квадратик — причал и, наконец, разноцветные пятнышки — дома. С берега пришёл катер, забрал нас, пассажиров, описал вокруг теплохода прощальный круг и побежал к берегу.
Неторопливо стучит мотор, катер дрожит и покачивается. Причал поднимается из воды. На причале — толпа. Теплоход тут редкость, люди вышли как на праздник.
— Чугунков кто? — спросил я, когда катер подошёл близко.
— Нет его! — ответили с причала.
Когда я выбрался вместе с остальными пассажирами на берег, мне объяснили:
— На лежбище ваш Чугунков. Третий месяц там. Вездеход сегодня к нему пойдёт.
Потом я стоял около столовой, откуда, мне сказали, пойдёт машина, и от нечего делать разглядывал посёлок. Он был в две улицы: одна — из старых домов, вторая — из новых. Новые дома были розовые, зелёные, яркие, как цветы. «Видно, на острове редко бывает солнце, и люди решили покрасить свои дома повеселее», — подумал я.
Вспомнив про лимон, сунул руку в карман. Но лимон куда-то исчез. Нашёл я его в рюкзаке.
— Ишь ты, куда спрятался! — сказал я и, погладив пальцем пупырчатую маслянистую шкурку, положил его в карман.
Палец сразу же сладко запах югом.
Подошёл вездеход, принесли груз — ящики с консервами, муку, — мы сели, и машина тронулась. Она сбежала с пригорка, перешла вброд речку и, погромыхивая гусеницами, покатила по песчаному длинному пляжу. На нём лежали разбитые суда. Они погибли, видно, давно и далеко от этих мест: корабельные доски были добела отмыты солёной водой, а мачты у судов сорваны…
Пляж кончился, вездеход стал карабкаться на сопку. Из-под гусениц теперь летел торф, они врезались в землю, и из неё выступала вода. Вездеход шёл, а за ним бежали два ручейка.
На каждом ухабе ящики подпрыгивали, консервные банки стучали. Мешки лежали тихо.
Наконец тряхнуло так, что мы все чуть не вылетели из кузова.
— Ух ты!
Я сунул руку в карман — лимон на месте.
Вездеход остановился, и в кузов заглянул водитель.
— Приехали. Лежбище! — сказал он.
Машина стояла у подножия зелёной сопки. Справа и слева — высокая, почти в рост человека, трава. В ней — два домика, похожие на железнодорожные вагончики. Над одним — дымок.
Дверь была без замка. Я толкнул её. В домике — две кровати, железная печь. На плите подпрыгивает и плюётся паром чайник.
На кровати сидел мальчишка и спокойно смотрел на меня.
— А где Чугунков? — спросил я.
— Я Чугунков! — ответил мальчишка.
— Значит, я к твоему отцу! — Я сел на краешек кровати. — Папа скоро придёт?
— Он на Северном лежбище. За батарейками пошёл — у нас рация не работает.
— Так ты один?
— Нет. Ещё Володя-инспектор.
За дверью загромыхал, разворачиваясь, вездеход.
— А вы свои вещи вносите, — сказал мне мальчишка. — Пока отца нет, можете на его кровати спать.
Мы вышли на крыльцо. Ящики и мешки уже были сгружены в траву.
Водитель высунулся из окошка, крикнул что-то, и вездеход, разбрызгивая грязь, покатил по тундре.
Из соседнего домика вышел высоченный парень в огромных, с отворотами, резиновых сапогах.
— Юра, — строго спросил парень, — это кто?
Я понял, что это Володя-инспектор.
— К отцу.
— Разрешение жить на лежбище есть?
— Есть. — Я помахал в воздухе бумажкой. — Давайте я вам ящики помогу таскать, —
