- Да!
Парень не колебался, и я согласно кивнул головой.
- Ты сам свою судьбу выбрал, но учти, назад дороги не будет. Долю твою за невыполнение приказа и ватажного уговора отдаю в общий котел, а сам ты со мной больше в поход не пойдешь.
- Я все понял атаман, и решение твое принимаю.
- Свободен. Забирай свою бабу, становись в строй и скажи спасибо, что легко отделался.
- Благодарю!
Карташ схватил Зухру за руку и, на ходу, что-то объясняя ей, пристроился к последней повозке. Сотники пошли следом, а я остался на месте. Хотелось посмотреть на добычу Бурсаченко и Нечоса, да и по деньгам все вопросы следовало сейчас решить, пока горячка от удачного набега не схлынула. Как сказал один киношный персонаж: 'Куй железо, не отходя от кассы', и он был прав.
Компаньоны не замедлили, и появились через пару минут, сразу же, как только замыкающий десяток Лучко прошел. И оттого, что я увидел, мне захотелось засмеяться и, одновременно с этим, высказать в адрес атаманов много нехороших слов. Но я, конечно же, сдержался, смотрел на прохождение двух отрядов совершенно спокойно и делал для себя выводы на будущее.
Мои казаки знали, за чем шли, приказы воспринимали как истину в крайней инстанции, и к грабежу подошли системно. Другое дело наши компаньоны, превосходные воины и в бою за город показали себя на 'отлично', но вот после, распустились, и атаманам стоило немалого труда заставить их покинуть охваченный пожаром город. В итоге, порядок сохранили немногие, в основном приближенные к командованию десятки из бывалых и многое повидавших казаков, а молодежь, в последний момент хватала под руку все что попадется и грузила это на возы и телеги.
И что же мы видим на примере одного передвижного средства? Повозка, которую тянут два заморенных вола, набита всякой всячиной. Шелка и одежда, посуда и ковры, дешевые паласы и несколько единиц простого холодного оружия, мешок сахара и амфора с маслом, сухофрукты, инструменты и еще не понятно что, все вперемешку. А казаки, вместо того чтобы заниматься охраной, тянут на себе чувалы с награбленным добром, и им глубоко наплевать на то, что где-то неподалеку ошивается конница дейлемитов. На какое-то время они превратились в банду анархо-синдикалистов, образца пока еще не наступившего тысяча девятьсот восемнадцатого года из 'реальности Богданова', только черного знамени над головой не хватает, и революционных матросов с пулеметными лентами на груди, а так идентичность полная. Анархия захватила всласть в свои руки, и большая часть наших сил выведена из строя разложением и вседозволенностью, которые отступят только тогда, когда мы выйдем в море.
'Э-хе-хе, - подумал я, - в следующий поход надо одному идти, а то влечу когда-нибудь в блудняк с такими сотоварищами, и придется мне туго'.
Будто вторя моим мыслям, из ворот появились хмурые атаманы. Они подошли ко мне, остановились, и Бурсаченко, со злобой, взметнув сапогом серую пыль, сказал:
- Добычи взяли много, а погрузить ее некуда. Говорю своим казакам, куда тянете, бросайте все лишнее, а они уперлись рогом, нет наше, не бросим. Бисовы дети!
- У меня тоже самое, - вторил ему Нечос. - Половину хлама придется в Геразе бросить.
- Угу, - согласился я с ними, и спросил Харько: - Что по деньгам?
- Хочешь сейчас все решить?
- Да. Пока ваши отряды доберутся до Гераза, мои ватажники уже закончат погрузку и будут готовы отплыть, а рядом вражеская конница. Так что сам понимаешь, лучше всего сейчас все финансовые вопросы уладить, в порту разделить деньги, а в море уже каждый сам по себе.
- Не доверяешь моим казакам?
В голосе Нечоса была легкая досада и наигранная обида, но я не обратил на это никакого внимания.
- Доверяю, Харько. Но если в Геразе на нас навалятся серьезные вражеские силы, мои люди за ваше добро и разгильдяйство помирать не станут.
- Да-да, - поддержал меня второй атаман. - Деньги надо сразу раздуванить, а то мало ли что...
- Ладно, - согласился Нечос. - Давайте считать, что у нас имеется. В городской казне и в домах местных богатеев взято серебряной и золотой монеты на шестьдесят тысяч рублей. Все деньги под надежной охраной и до Гераза доедут в любом случае. Что у вас?
- У меня казны только на десять тысяч, - сказал Бурсаченко.
- И у меня двадцать, - добавил я.
- Итого девяносто. - Нечос заметно повеселел и ухмыльнулся. - Неплохо, браты!
- Это так.
Мы с Бурсаченко сказали эти слова одновременно, и тоже засмеялись, ведь деньги это всегда хорошо. Особенно, когда ты уверен в том, что тебя не обманут. Отсмеявшись, мы посмотрели на Харько, а тот, уже подведя нехитрые подсчеты, огласил окончательный результат по дележу казны:
- От меня Никифору еще десять тысяч. Как прибудем в порт, сразу забирай. А тебе друг Зиновий пять тысяч. Все по справедливости?
- Вопросов нет.
- Принимается.
Услышал все, что хотел, я покинул атаманов и устремился вслед за своей ватагой. Арьергард догнал быстро, марш к Геразу прошел нормально, и в порт мы вошли после полудня. Время на погрузку имелось, и к тому времени, когда, высунув языки и, загнав тягловых животных, обозы Бурсаченко и Нечоса добрались до конечной остановки, мои три расшивы уже были готовы отчалить. Однако я был вынужден ждать своих компаньонов, которые устроили на берегу сортировку добычи. А после того как положенная нашей ватаге денежная сумма, в мешках с абасси, перекочевала на борт моего судна, нам еще пришлось обеспечивать безопасный отход.
Надо сказать, что занялся я этим очень вовремя, так как на равнине за портом появились дейлемиты с предгорий Эль-Борза, злые бойцы, в количестве около полутора тысяч всадников. И если бы не Межа с Волдырем, за три дня построившие на окраинах городка баррикады, и мои мортиры, которые пресекли попытку атаковать порт, то пришлось бы нам туго.
Однако снова все обошлось. Бомбы мортир навели шороху среди вражеских конников. Перед самой баррикадой они замялись, а ружейные залпы вместе с грохотом ручных гранат окончательно лишили их желания лезть напролом. Так что, пересидев ночь в обороне, ранним утром следующего дня, мы покинули Гераз. И стоя на корме расшивы, я смотрел на перегруженные суда моих компаньонов, которые за малым, бортами воду не цепляли. Затем переводил взгляд на огромный костер из добычи, которую пришлось бросить на берегу, и думал о человеческой жадности, которая еще никого до добра не доводила.
Россия. Москва. 15.08.1710.
