поддерживает меня все эти трудные годы, часто принимая основной удар на себя, помогает мне словом и делом. Клевета преследует цель поставить Люсю в трудное и опасное положение, нанести ущерб ее здоровью и жизни и тем парализовать мою общественную деятельность уже теперь, сделать меня более поддающимся давлению в будущем. Той же безжалостной цели служат провокации вроде погрома в поезде 4 сентября или, возможно, обыска после сердечного приступа год назад. Но я не могу исключить, что применяются или будут применяться и другие, уже вполне гангстерские методы, например — сосудосужающие средства в пище и питье. Совсем мне не ясно, какое влияние на здоровье оказывает непрерывное облучение мощными радиоизлучениями индивидуальной глушилки. Одно несомненно — главный удар КГБ и главная опасность приходятся на Люсю, сейчас уже серьезно больную.
Прошло более полугода после инфаркта в апреле. Все это время Люсино состояние не нормализовалось: продолжались боли, не исчезла необходимость наряду с пролонгированными средствами усиленно применять нитроглицерин. Временами происходили ухудшения. Последнее, самое серьезное и длительное, произошло 16 октября. 17 октября Люся попросила меня не отлучаться из дома. В середине дня она сказала:
— По-видимому, нам надо поговорить.
Я присел на край кровати. Люся говорила о детях и внуках, о радости, которую они ей дали; дети принесли ей удовлетворение и счастье в жизни. Говорила о маме, обо мне. Она сказала, что не упрекает меня за последнее главное выступление (письмо Дреллу), — оно было необходимо. Но я должен отдавать себе отчет в том, чего оно ей стоило, не скрывая от себя правды. Потом она говорила о том давлении, которое мне предстоит в будущем…
Я ответил ей:
— Я никогда не предам тебя, себя самого, детей.
Люся:
— Да, это я знаю.
17-го же я позвонил по автомату Марку и продиктовал ему текст телеграммы Руфи Григорьевне, детям и внукам. Мы заранее условились с ними обменяться телеграммами ко дню лицейской годовщины:
От Руфи Григорьевны и детей ничего не пришло ни 19 октября (день годовщины Лицея), ни до сих пор (я пишу это в ночь на 5 ноября).
Кончая свою футурологическую статью 1974 года, я писал:
«Я надеюсь, что, преодолев опасности, достигнув великого развития во всех областях жизни, человечество сумеет сохранить человеческое в человеке».[284]
Этими словами я хотел бы закончить и эту книгу. Что же касается меня, то сегодня, на пороге 70-х годов жизни, человеческое, жизнь для меня — в моей дорогой жене, в детях и внуках, во всех, кто мне дорог.
А. Сахаров
Горький,
15 февраля 1983 года
ЭПИЛОГ
За шесть лет, прошедших после завершения этой книги, в нашей с Люсей жизни и во всем мире произошло много событий. Упомяну лишь некоторые из них: борьба за Люсину поездку к родным и для лечения — голодовки в 1984 и 1985 годах, ее поездка, операция на открытом сердце, наше возвращение в Москву, участие в Форуме «За безъядерный мир, за международную безопасность»[285] и выступление против принципа «пакета», смерть Руфи Григорьевны, создание Фонда «За выживание и развитие человечества», мое выступление по проблемам Нагорного Карабаха и крымских татар, первый выезд за рубеж, поездка в Азербайджан, Нагорный Карабах и Армению, выборы на Съезд народных депутатов СССР и участие в его работе.
Часть этих событий описана в Люсиной книге «Постскриптум», другие — в моей книге «Горький, Москва, далее везде», являющейся продолжением «Воспоминаний».
Главное — что мы с Люсей вместе. И эта книга посвящена моей дорогой, любимой Люсе.
Жизнь продолжается. Мы вместе.
13 декабря 1989 года,[286]
Москва
Примечания
1
В том, что Андрей Дмитриевич пишет в этой главе о своих предках и родственниках, действительно, много «неточностей». Вместо соответствующих примечаний мы предлагаем выдержки из книги Елены Боннэр «Вольные заметки к родословной Андрея Сахарова» (дополнение 3) и «генеалогическую схему» (стр. 32–33 первого тома).
2
Ни в первом (1906 г.), ни во втором, дополненном (1907 г.), издании сборника статей «Против смертной казни», вышедшего в Москве под редакцией М. Н. Гернета, О. Б. Гольдовского и И. Н. Сахарова, статьи Л. Н. Толстого «Не могу молчать», написанной в 1908 г., конечно, нет (впрочем, во втором издании есть его статья «Божеское и человеческое»).
