Симаковым отправлюсь. Сам жить не буду, а гниду эту достану. Матерью своей, которой не видел никогда, клянусь, что убью этого подонка. Если у меня не выйдет, хочу, чтобы им кто-то из вас занялся. Вы как?
— Согласен, надо гада завалить, — подтвердил я. — Если у тебя не получится, я в работу включусь.
— Да, смерть предателю, — это отозвался Север.
— По любому, а за своих братков посчитаться надо, — соглашается Бурый.
— Раз так, то пошли собираться, завтра возвращаемся в бригаду.
Такими были эти дни. Прищурившись, я посмотрел на весеннее солнышко, выглянувшее из-за туч, и еще раз погладил овчарку по голове. Из палатки вышли Север и Бурый с рюкзаками на плечах, и одновременно с ними появился Исмаил-ага, ходивший госпиталь.
— Как комбат? — задал я ему вопрос, и встал с лавочки.
— Нормально, начал разговаривать. Врачи говорят, что знахарь пятигорский, который им занимался с самого начала, просто чудо сотворил, и ему не придется ногу отрезать. Для строя он теперь не годен, но жить сможет вполне нормально. Теперь ему главное отлежаться, слишком много он крови потерял и контузия сильная.
— А сам-то он что говорит?
— Речь у него еще нечленораздельная, но я ясно разобрал слова «удача» и «рад».
— Что обоз?
— Только нас и ждут. Пошли.
Рюкзаки на плечи, и вперед. Конный обоз, пять десятков телег, отправляющийся в Конфедерацию, в самом деле, уже был готов отправиться в путь. Мы заняли свои места на одной из повозок, раздалась команда старшего колонновожатого, которому здесь все подчинялись, и мы направились домой. От всего батальона, не считая раненых по госпиталям и тех, кто был в Павловской, нас оставалось четверо, и для нас четверых война была окончена. Настроение не очень, и радоваться было особо нечему, но нам повезло, мы выжили, и хотели жить дальше, мы были молоды и перед нами была вся жизнь.
Конец Первой Книги.
