— Надеешься разобрать завал?
— А-а, — возразил Мэроу и запрыгнув на пенёк заставил друга резко остановиться. — Просто надеюсь. — И он так же быстро спрыгнув побежал дальше.
Острые пики западных гор алели, когда вечерняя темнота уже подкрадывалась, желая воцариться на небе. Загоревшийся было закат, вспыхнул и притих, наливаясь голубо-серым. Ветер из тёплого обернулся прохладным. Здесь никто никогда не бывал за ненадобностью, разве что Лант да Мэроу забредали в своих походах, да и всё. Белый песок проваливался при каждом шаге, это там, к востоку вновь была видна полоса земли, покрытая подлеском, а здесь и травы не было. Так, попадались иногда острые камни и грозные сосны, кое-где виднелись островки бледной лесной капусты.
У гор никогда и никто не селился. Земли нет, один песок, и что на нём вырастишь? А перетаскивать землю так никто этим не занимался, к чему терять время, когда в долине столько плодородной земли. Когда так много мест где и дом выстроишь, и родня под боком.
В каждой деревне были чьи-то родственники. Как-то Ланта отправили привезти шерстяные одеяла, а то все моль выела. Так он выяснил, что кто кому не двоюродный, так троюродный, а то и вообще четвероюродный дядя по отцовской линии.
И вся родня собирается, к примеру, на день Равновесия, и тогда воздух дрожит от песен, а небо окрашивается костровым сиянием. Во всех деревнях вывешивают флажки. Вышиваю всякие ковры и полотна. Накрывают длинные столы, где с одного конца не докричишься до другого. Да и вообще, стоит такой шум и гам, что ушам тяжко.
Мэроу с Лантом как-то удалось убежать и посмотреть на деревенский праздник. Они специально раздобыли в сундуках Марина деревенскую потрёпанную одежду и вырядились как местные ребята. Всё равно все пьют и едят, а кто не ест и не пьёт, тот танцует и поёт во всё горло. Лиц там не разглядуют. Ну снуёт туда-сюда любопытная пацанва. Ну весело всем. Ох и объелись они тогда хлеба с мёдом. Потом ещё дня два тошнило.
Никто так и не узнал об их походе. Так что никому не перепало. Даже Марин не обратил внимания на временную пропажу, тем более, вещи они на следующий же день вернули.
Ручей отыскался скоро. Кристально чистая вода питала почву и в том месте большие зелёные листы, тяжелые от впитанной влаги, клонились к земле. Вот тут то и был вход. Лант опустился на колени и, зачерпнув в ладони воды, утолил жажду. Вновь набрал воды в руки и выплеснул на разгорячённое от долгого бега лицо.
Позже, когда Лант и Мэроу покинули пещеру — когда небо потемнело, а луна ещё не взошла и где-то вдали перед полётом вскрикнули ночные птицы — оба друга так и не сумев расчистить проход — быстрым шагом направились к востоку, обратно домой.
Они дошли до густого леса как раз к моменту появления ярких звёзд. Вверху сверкало созвездие Большого Круга. Левее, с двумя яркими звёздами друг против друга — созвездие Летящего Орла. Ещё Тритон и Маг — три звезды и одна в центре. Ещё Мэроу знал созвездие Равновесия, а так он их всё время забывал, за исключением тех трёх бледных звёзд в форме крюка, это созвездие называлось Возрождающимся. Ему нравилось название.
Ужин давно состоялся. Что бы там не приготовила Заза, им придётся довольствоваться холодными остатками.
В окнах горел свет от огня в камине. По слабому блеску оба друга определили, что Таламон сидит в кабинете и что-то изучает. Тиена куда-то отправилась, её лошади не было в конюшне. Марин всегда рано ложился спать и вставал раньше всех ещё до рассвета.
Так что можно было спокойно прокрасться на кухню и поесть. Лант осторожно надавил на тяжёлую дверь и приоткрыв её лишь на половину, проскользнул внутрь. Мэроу последовал его примеру.
Огонь в очаге разгонял мрак, выплясывая беспокойными отблесками на стенах. Было так тихо и спокойно, как впрочем, всегда в это время. Запах чая ещё не успел раствориться и теперь обволакивал покоем.
Но только они сделали несколько шагов, как сбоку раздался треск и тут же недовольный голос, покряхтывая да ворча стал приближаться к ним. Заза выплыла из коридора с подсвечником в руке и в накидке поверх ночной рубашки.
Сначала она смерила Ланта взглядом строгого родителя, потом обратила взор на Мэроу. Кухарка молчала, только надувала губы и так же неотрывно смотрела то на одного, то на другого. Но и те так же молчали, явно не желая говорить в своё оправдание.
Наконец Заза не выдержала затянувшейся тишины и шумно вздохнув, и не менее шумно выдохнув, протянула:
— Ты, — и она ткнула пальцем в Мэроу, — поднимись к Таламону. Он хочет с тобой поговорить. — Она ещё хотела что-то добавить, но промолчала, только нахмурилась и тихо ворча что-то себе под нос отправилась спать дальше.
— Я с тобой пойду, — тут же нашёлся Лант подходя к лестнице, конец которой утопал в темноте.
— Да ладно, — отмахнулся Мэроу и поднявшись наверх постучал в дверь Таламона.
— … уважать. Мой дед сам построил свой дом, сам вырыл колодец, посадил сад и огород. Потом и жену привёл, и они уже вместе работали. Помню, вставали они, ни свет, ни заря, и давай работать. Траву вырывать. Оно когда дожди бурьяна полным полно. Яблоня постоянно осыпалась, так что я у яблоки с земли собирал, а потом из них бабушка варенье делала. — Таламон прикрыл глаза, сидя в своём глубоком кресле и слабая улыбка тронула сухие губы. — Ещё я должен был корову пасти. Она у нас одна была, Яра звали. Повёл я её как-то к полю, а она возьми да и побеги стремглав, здорово тогда протащила. А я потом сижу, слёзы утираю, обидно мне… Как же давно это было и как странно вспоминать. Словно и не со мной, словно другой мир.
Таламон открыл глаза и в свете свечи они блестели как два раскалённых угля на мраморном лице. Тонкие и сильные руки покоились на подлокотниках. На нём была алая накидка, ныне казавшаяся чёрной.
— Теперь, столько лет спустя, куда же ушёл тот мальчик? — Маг взглянул на Мэроу, словно проникая в его разум и ища там нечто своё. — Труд сотворил стольких достойных людей. Я вижу их каждый день. Мне нравятся их лица и улыбки, и маленькие дома и внуки, подающие кувшин воды. Они счастливы. У них есть земля и семья, а что ещё нужно человеку? Они не ленятся, потому что зимой нужно что-то есть. Вот ты, ты же зимой ешь.
Мэроу напряжённо поёжился в кресле. Сверкающие глаза Таламона так и прикипели к нему, заставляя внутри что-то переворачиваться при каждом слове.
— Ем, — сказал он бесцветным голосом.
— Зазе, Фрару и Лусе тяжело одним.
— Знаю, — последовал такой же скупой ответ. Взгляд скользнул по столу, заваленному книгами и свитками, развёрнутыми и скрученными, по чернильнице с длинным белым пером, пушистым у основания, по узкой кровати и сундуку у двери. И остановился на догорающей свечи, которая капля за каплею, горячим воском истекала на старый подсвечник. Трепещущий огонёк склонялся то в один бок, то в другой, то вспыхивал чуть ярче обычного.
— Тогда ты понимаешь, что лучше не ленится. Тебе всё равно рано или поздно придётся ухаживать за собой. Когда Фрар постареет, ты станешь конюхом, тебе нравятся лошади.
— Видел я лень, Мэроу, ох и противная она. Знавал я когда-то одного управляющего харчевни. Всё у него дети делали. А он знай себе, целыми днями возлежит на подушках и пиво пьёт из кружек. Всё пьёт и пьёт Его так уже в деревне и прозвали Бочка. Живот отрастил как тыква. К нему женщины приходят на смотрины, всё же деньги водятся, погреб полный и дети послушные, а Бочка пиво отхлёбывает. Вытирает пену с усов и только и говорит им: 'А ну ка поворотись, да бёдра покажи, а что й это они у тебя аки…', — Таламон промолчал и улыбнулся. — И знаешь, они, то есть женщины, и впрямь поворачиваются, позы поинтереснее принимают и улыбаются. Все румяные, все красивые. Да ведь Бочке больше жён не надо, его жена пока жива была — всё его гоняла, а теперь раздолье. Лежи, ешь, пей да на детей покрикивай.
Ну разве это жизнь? Ни воли, ни простора. Ни смысла. Всем он забавен, но кто же его любит? Что он такого сделал? Для себя или для кого-то.
В окне светилось Возрождающееся. Три звезды. Две вряд и третья, как крюк. И много россыпей
