последнего. А как таких книжищ, чтобы найти что-нибудь, надо было пересмотреть целые десятки, то, право, откажешься от всякой поверки, махнешь рукой и скажешь: вероятно, верно, ежели написано». Понятно, каким титаническим должен был быть труд приведения всего этого хотя бы в относительный порядок.
Полное собрание законов состояло из 45 томов, куда вошло более 30 тысяч законодательных актов с 1649 года по 3 декабря 1825 г. Печатание всех томов заняло без малого два года и было окончено 1 апреля 1830 г. Тираж издания составил 6 тысяч экземпляров. Одновременно были подготовлены и вскоре же напечатаны шесть томов продолжения.
К 1833 году было подготовлено 15 томов Свода законов. 17 января 1833 г. состоялось общее собрание Государственного совета, которое признало Свод законов единственным основанием для решения всех дел и установило, что он вводится в действие с 1 января 1835 г. Выступая на заседании, Николай специально подчеркнул, что устройство правосудия было главной его заботой после вступления на престол. «Я еще смолоду, – говорил император, – слышал о недостатках у нас по этой части, о ябеде, о лихоимстве, о несуществовании полных на все законов или о смешении их от чрезвычайного множества указов, нередко между собой противуречивых». Но правительство ничего не могло с этим сделать. Главную причину неудач Николай видел в том, что «всегда обращались к сочинению новых законов, тогда как надо было сперва основать старые на твердых началах». И как только это было осуществлено, дело пошло быстрым ходом. «Вместо сочинения новых законов, – продолжал Николай, – я велел собрать сперва вполне и привести в порядок те, которые уже существуют, а самое дело по его важности взял в непосредственное мое руководство».
Заседание закончилось торжественным апофеозом совершенно в духе Николая I: он подозвал к себе Сперанского и, обняв в присутствии всех, надел на него снятую с себя Андреевскую звезду – высшую награду империи. Эта картина была впоследствии запечатлена на одном из четырех барельефов клодтовского памятника Николаю I на Исаакиевской площади.
Вообще, если вдуматься, торжество 17 января 1833 г. было в то же время трагедией жизни великого русского реформатора. Трагедией, которую он, видимо, сам никогда до конца не осознал. В Своде законов центральное место занимало подготовленное М.М. Сперанским собрание законов и постановлений XVIII – начала XIX века об основах государственного строя России, получившее название «Основные законы Российской империи». Первая статья «Основных законов» определяла форму правления в России: «Император Российский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной власти не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает». Остальные статьи развивали и дополняли основную мысль. И создание такого документа выпало на долю человека, который был совершенно убежден в необходимости буржуазных реформ в России, который в царствование Александра I готовил грандиозные планы преобразования страны по западному образцу, мечтал о народном представительстве и парламенте, понимал необходимость и неизбежность разделения властей. В сущности, за это он поплатился арестом и многолетней ссылкой. Но стоило ему употребить свой талант и знания на законодательное оформление противоположных начал и принципов, как он был осыпан милостями и обласкан властями. В 1839 году Николай I, узнав о смерти Сперанского, говорил М.А. Корфу: «Михаила Михайловича не все понимали и не все умели довольно ценить; сперва я и сам в этом более всех, может статься, против него грешил. Мне столько было наговорено о его превратных идеях, о его замыслах; клевета осмелилась коснуться его даже и по случаю истории 14-го декабря! Но потом время и опыт уничтожили во мне действие всех этих наговоров. Я нашел в нем самого верного и ревностного слугу, с огромными сведениями, с огромною опытностью, с не устававшею никогда деятельностию. Теперь все знают, чем я, чем Россия ему обязаны, и клеветники давно замолчали».
Столкнувшись в первые же годы своего царствования с повседневным пренебрежением к нормам закона, Николай принялся упорно и постоянно это пресекать. Характерны его резолюции на мемориях Государственного совета по поводу случаев применения пыток полицией и судебными органами. Так, случай, когда частный пристав отдал приказ приковать цепью к стулу взятого для допроса в съезжий дом бывшего рядового, Совет квалифицировал как пытку, строго запрещенную законом, и предложил передать этот факт на рассмотрение местного губернского начальства. Это вызвало следующую резолюцию Николая I: «Согласен, но министру юстиции предписать наистрожайше всем прокурорам осмотреть, есть ли подобные стулья и проч. с цепями, и истребить со строжайшим повелением не изобретать ничего подобного».
Еще выразительнее эмоциональная резолюция императора на мемории Государственного совета о смерти некоего Климова, посаженного станичным начальством «в неподвижную колоду», где он бился, «кричал и через несколько часов умер». Николай написал на мемории: «Из дела видно, что человек от последствий пытки умер. Дело ужасное и доказывающее совершенное небрежение начальства. „…“ Я предписываю заготовить указ Сенату, дабы оным наистрожайше подтверждено было, чтобы никто и нигде не осмеливался выдумывать особых способов наказания или содержания под предлогом безопасности». Отвращение к жестокости, к самой возможности пытки, очевидное в этих словах императора, вызывает уважение. Однако может показаться необъяснимым, почему Николай так ужаснулся гибели одного человека под пыткой и совершенно хладнокровно воспринял смерть сотен солдат, засеченных шпицрутенами во время подавления восстания 1831 года в Новгородских военных поселениях. Все дело в том, что шпицрутены были предусмотрены законом, воинским уставом. А стул с цепями и неподвижная колода были незаконны. Об этом говорит и сам конец возмущенной резолюции Николая, и требование запретить выдумывание «особых способов наказания».
Восстание на Сенатской площади, как мы уже видели, оказало мощное воздействие на образ мыслей и действий Николая. Законодательное оформление принципов неограниченного самодержавия шло рука об руку с робкими попытками подготовки отдельных реформ. Но был и еще один не менее важный и чрезвычайно пагубный для России урок, извлеченный Николаем из декабрьских событий 1825 года. Восстание явилось для него исходным пунктом решительного отрицания западного пути, несущего в себе дух революционной «заразы». В то время как в большинстве западных государств политический строй преобразовался, принимая новые конституционные формы, в России происходило укрепление крайних форм самодержавия, которым придавался ярко выраженный националистический характер. Именно во времена Николая I Россию и Европу впервые стали противопоставлять друг другу как два разных мира, основанных на совершенно различных принципах, формирующих политический, национальный и религиозный быт народов. «Царствование Николая I, – писал историк А.Е. Пресняков. – золотой век русского национализма». Первый шаг в этом направлении был сделан в одном из манифестов, изданных сразу после восстания 14 декабря. В нем специально подчеркивалась необходимость «очистить Русь святую от „…,“ заразы, извне к нам нанесенной». В манифесте, изданном по завершении следствия над декабристами, было сказано, что подавление восстания «очистило Отечество от следствий заразы, столько лет среди его таившейся». Утверждалось, что зараза эта пришла с Запада, так как «не в свойствах, не во нравах русских был сей умысел». Для упрочения государственной власти предлагалось насаждать «отечественное, природное, не чужеземное воспитание».
В 1831 году убеждение, что западное воспитание подрывает основы русской жизни и
