дворцовых переворотов предшествующих десятилетий, когда при опоре на гвардию сравнительно легко и безболезненно происходило низложение одного монарха и возведение другого, когда к власти приходили совершившие такой переворот лица и стоявшие за ними политические группировки. Кстати, упомянутый выше И.С. Барятинский – при Петре III его флигель-адъютант – был замешан в дворцовом перевороте 1762 г., а родной брат его, Ф.С. Барятинский, был, как уже отмечалось, свидетелем, если не соучастником, умерщвления Петра III.
Не менее симптоматично и явное оживление «пропавловских» настроений в начале 1770-х гг. – как раз в то время, когда великий князь достиг совершеннолетия и в придворно- правительственных верхах обострилось противоборство по поводу его прав на престол.
Однако подобного рода настроения (притом что об участи Екатерины II высказывались по-разному: то вообще ее «зарезать», то постричь в монахини, то оставить в покое) обнаруживали себя и в последующие годы, а географически охватывали не одну только столицу. Молва о явлении Павла-«избавителя» имела широкое хождение на Урале и в Сибири. Даже на далекой Камчатке отголоски этой легенды прозвучали достаточно явственно. Когда здесь в начале 1770-х гг. вспыхнул известный бунт русских и польских ссыльных, то возглавивший его М. Бениовский действовал именем Павла Петровича, говорил о возможной амнистии в случае его вступления на престол, местному населению проповедовал, что оно страдает за привязанность к великому князю, а весной 1771 г. восставшие привели жителей к присяге императору Павлу.
Но, быть может, особенно знаменательно, что толки и чаяния о возведении Павла на престол продолжали расходиться и в самом 1796 г. – буквально накануне его действительного воцарения.
Летом этого года во многих местах Украины, в Елисаветграде, в Новороссийской и Вознесенской губерниях вдруг разнесся слух о восшествии на трон Павла Петровича. Несколько подозреваемых было схвачено и отдано под суд, но виновников первоначального распространения крамолы так и не нашли. В официальных бумагах по этому поводу было весьма многозначительно замечено: «…от кого именно начало возымел сей слух, не доискано, а видно глас народа – глас Божий».
Серединой 1790-х гг. датируется еще один очень важный в этом отношении документ.
Речь идет о социальной утопии «Благовесть», принадлежавшей перу публициста и мыслителя демократического толика А. Еленского. Выходец из Белоруссии – из обедневшей шляхетской семьи, прошедший суровую жизненную школу, Еленский по роду своих занятий и условиям быта был близок к нарождавшемуся в России «третьему сословию», а по духовным исканиям, религиозному миросозерцанию, по житейским связям примыкал к староверческой оппозиции. В 1790 г., после долгих скитаний, он поселился в Петербурге и в мае 1794 г. был арестован за сочинение и распространение некоего «ложного манифеста».
В «Благовести», написанной им незадолго до ареста, содержалась обличительная критика феодально-абсолютистских порядков и рисовалась идеальная картина будущего общественного устройства, исключающего социальные антагонизмы и присвоение в какой- либо форме чужого труда, с монархией, ограниченной народным представительством. По плану Еленского, полагавшего переход к новому строю по преимуществу безнасильственным, депутатам от различных слоев населения надлежало собраться в Петербурге 1 сентября 1796 г. для вручения Павлу и подписания им «Благовести», после чего должно было состояться его венчание как всенародно избранного царя. Одновременно с «Благовестью» было составлено дополняющее ее «Письмо к царице» с требованием к Екатерине II отречься от престола в пользу сына. Предполагалось, что «Письмо» будет вручено императрице в тот же день – 1 сентября 1796 г. – с тем, чтобы, застав ее врасплох, поставить уже перед совершившимся фактом подписания Павлом «Благовести».
Любопытно, что с первых же строк «Письма» Еленский характеризует пребывание Екатерины II на престоле как «
Этот пассаж наглядно демонстрирует, как своеобразно преломлялись в массовом сознании циркулировавшие в верхушечных слоях русского общества политические мнения. То, что было в свое время чрезвычайно актуально для двора и столичной аристократии, продолжало жить в народных представлениях и треть века спустя. Все как бы возвращалось «на круги своя». В самом деле, ведь за рассуждениями Еленского о «временном правлении» Екатерины II, на которое только она и присягала, и о «лишних годах», когда она занимала трон «незаконно», стоит не что иное, как укоренившееся среди оппозиционных императрице общественных сил еще со времени дворцового переворота,1762 г. убеждение в отсутствии у нее династических прав, о нелигитимности ее притязаний на престол. Мы видим здесь также отражение расходившихся с тех пор при дворе и за его пределами слухов о регентстве Екатерины II при Павле, об ее обещании передать престол сыну по его совершеннолетии и т. д.
Но самое, пожалуй, замечательное во всей истории «Благовести», это то, что сам Павел еще задолго до того срока, когда ему предстояло подписать ее, уже был ознакомлен с содержанием утопического проекта Еленского. Прямой намек на чтение Павлом «Благовести» находится в самом ее тексте. Скорее всего это произошло в 1794 г. – еще до ареста Еленского, ибо на следствии ему удалось утаить «Благовесть» и официально она стала известна властям лишь летом 1797 г., в Соловецком монастыре, где автор ее отбывал заключение. Когда же вслед за тем «Благовесть» была отослана Павлу местным архимандритом, заклеймившим ее как «клонящееся к возмущению и вольности народной» сочинение, то недавно воцарившийся император странным образом проявил полную невозмутимость, не выказал ни малейшего неудовольствия и передал «Благовесть» с другими бумагами Еленского начальнику Тайной экспедиции А.Б. Куракину с предписанием «из того не делать дальнейшие употребления».
Итак, о возвещенных «Благовестью» планах возведения его на престол Павел, без сомнения, хорошо знал. Но был ли он осведомлен о других подобного рода толках, расходившихся в народной среде – тогда и в предшествующий период, в частности, о многочисленных разговорах в пользу его династических прав в военно-«низовых» слоях 1760– 1770-х гг. – на сей счет сколь-нибудь точными сведениями мы пока не располагаем.
Зато достаточно осведомлена об этих толках и разговорах была Екатерина II. Они становились ей известными благодаря тому, что попадали в поле зрения администрации, сурово каравшей «разглашателей», над ними учреждалось следствие, документация которого скапливалась в Тайной экспедиции и, как правило, доводилась до сведения императрицы. Она пристально следила за ходом таких дел, направляла их, просматривала протоколы допросов и т. д.
Теперь можно лучше понять глубинные мотивы настороженности Екатерины II к Павлу- наследнику. Если пугачевский взрыв начала 1770-х гг. был, бесспорно, самым грозным, но ушедшим в прошлое эпизодом, то вспыхивавшие время от времени в течение нескольких десятилетий стихийные порывы «низов» к возведению Павла на престол, непрекращающееся,
