Но не сделал сотский двух шагов, как из-за погреба на него прыгнул пес. Григорьев в страхе бросился назад и перескочил через забор.
— Стой! — принял его в свои объятия уже оправившийся Куземка Нагаев. — Далече ли?
Сотский вцепился в руку Куземки.
— Не погуби! Пригожусь!
Куземка, поволокший было его к мятежникам, приостановился.
— Нуте-ко, выкладай.
Захлебываясь от волнения, путаясь и торопливо крестясь, сотский рассказал, что Куракин проведал о корепинской ватаге, укрывшейся в лесу, и приказал иноземным полкам оцепить лес.
Позабыв о сотском, Нагаев побежал с недоброю вестью к Савинке.
Вскоре издалека донеслись глухие пищальные выстрелы: то предупрежденная верными людьми Корепина ватага вступила в бой с полками, чтобы отвлечь их внимание от того, что готовилось в городе.
Расправившись с Ларионовым и Башмаковым, толпа откатились к церкви преподобного Феодосия, что на Лубянке.
— Православные христиане, — обратился к притихшим людям Корепин, — слыхали ли вы, что прописано в письмах?
— Чти!… Сызнов чти.
Обнажив голову, гилевщики[43] еще раз выслушали содержание воровского письма.
Едва Куземка окончил чтение, толпа, точно подхваченная ураганом, с гиком понеслась к усадьбе Шорина. На перекрестке мятежников перехватил сильный отряд рейтаров. Впереди, на белом аргамаке, с обнаженной саблей в застывшей руке, гордо, точно Егорий Храбрый, сидел безусый поручик, князь Кропоткин.
— Стой! — звонко отдал он команду и спрыгнул с коня.
К поручику, не снимая шапок, подошли Савинка и Нагаев.
— Здорово, князь! Аль глад почуял?
Кропоткин пожал плечами.
— Не разумею я глаголов сих.
— А вот, уразумей! — неожиданно вспыхнул Корепин и разорвал на себе ворот рубахи. — Коль по человечине стосковался, на — жри!… Давись кровью холопьей!…
Князь с невольным восхищением уставился на Савинку.
— Костляв ты, смерд, не по мысли мне такая дичина. Да и очи у тебя бесноватые.
И запросто, как равного, потрепал Корепина по плечу.
Бунтари и рейтары с нескрываемым удивлением глядели на князя и ничего не понимали: «Уж не хмелен ли поручик, что со смердом, как с господарем, беседу беседует? Аль замыслил недоброе что?»
Кропоткин отступил и уже грозно крикнул:
— А не обскажешь ли, смерд, какая пригода повела вас на смуту да на верную смерть?
Савинка попытался ответить, но, князь остановил его резким взмахом сабли и повернулся к рейтарам.
— Сам сказывать буду.
Лицо его покрылось багряными пятнами, а круглый с ямочкой подбородок запрыгал, как у плачущего ребенка.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — начал он.
— Шел бы на середу, не слыхать нам! — взволновались задние ряды гилевщиков.
— Братья рейтары! — во всю силу легких крикнул князь и смело пошел в самую гущу толпы. — Гляньте-ко на людишек, коих мы призваны смертью поразить!
Рейтары от неожиданности побросали поводья.
— Хмелен! Ей-право, хмелен! — раздалось уже вслух.
— Хмельного отродясь и не нюхивал я! — возмущенно отозвался поручик. — А ныне, доподлинно, захмелел… Ибо кто не захмелеет, на лики глядучи смутьянов сих? Лики их сини, как у удавленников, и телеса тощи, как у преподобных, приявших подвиг великопостования.
Его голос сорвался, почерневшее лицо покрылось мелкими каплями пота, глаза закипели слезами. Низко склонив голову, он отвесил безмолствующим рейтарам глубокий поклон, коснувшись рукою земли.
— Не ведаю, как вы, — выдохнул он чуть слышно, — а я не подниму меча противу труждающихся и обремененных.
