придет и наш черед, да мы вот так-то…
Голос его пресекся.
— Балда и есть! — презрительно ответил Неустрой. — Двум смертям не быть, одной не избыть. Любишь кататься, люби и санки возить. Не все коту масленицу править. Так-то! А ты гляди, почет-то какой! Тут тебе и боярин, и дьяки, и мастера эти самые… Опять: стерпи! Пусть их, черти, потешатся, а там опять твоя воля!
— Без рук, без ног!
— Еще того лучше. Сойдешь за убогого. Так ли Лазаря запоешь, любо два!
— Тсс…— вдруг остановил его Шаленый, и они замерли.
Ворота с громким визгом отворились, и из них медленно вышли два парня, босоногие, с ремешками на головах, неся за концы рогожу, на которой недвижно лежало тело. Стрельцы сразу встрепенулись.
— Куда? Кто? — окликнули они.
Вышедшие рассмеялись
— Спите, — сказал один, — свое добро несем.
— Мастера! Не видите, что ли! — ответил второй, и они пошли вдоль тына, свернули за угол и стали по скату спускаться к мрачному темному зданию.
Неустрой и Шаленый тихо двинулись за ними и невольно вздрогнули, увидав, куда они держат путь. Они шли прямо к «Божьему дому», из которого доносился невероятный смрад разлагающихся трупов. В этот дом — вернее, склеп — складывались трупы всех неизвестных, поднятых на улицах Москвы мертвецов. Были тут опившиеся водкою, замерзшие, вытащенные из воды, были тут и убитые, и раздавленные. Всех клали в одно место и держали до весны, когда хоронили зараз в общей могиле. Случалось, к весне скапливалось триста-четыреста трупов, и едва наступала оттепель, как тяжелый смрад от них разносился по всему городу.
Неустрой не выдержал, и как только носильщики завернули за угол, он подбежал к ним и сказал:
— По приказу мастера!
— Получай! — добродушно ответил шедший впереди и ловким движением сбросил наземь неподвижное тело.
— Мертвый? — испуганно спросил Неустрой.
Носильщики засмеялись.
— Встряхни и очухается.
— Нешто можно было его живым выволочить? Дура! — укоризненно сказал другой.
Неустрой и Шаленый нагнулись над товарищем. Шаленый вдруг выпрямился.
— Кровь! — сказал он глухо.
— Где?
Шаленый указал на ноги носильщиков. Голые, они были испачканы кровью.
Носильщики грубо засмеялись.
— И уморушка! — сказал один. — Али, милый человек, нашего дела не знаешь?
— Заходи, покажем, — с усмешкой сказал другой.
— Тьфу! Пропади вы пропадом! — сплюнул Шаленый и торопливо зажал в кулак большие пальцы от сглазу или наговора.
Носильщики смеясь удалились и скоро скрылись за углом забора.
— Понесем, бери! — сказал Неустрой, хватая недвижного приятеля за ноги.
— А деньги? — раздался подле них голос, и они увидели приземистого, большеголового Ваську.
— Получай! — ответил ему Неустрой и торопливо отсчитал монеты. — Бери, что ли! — крикнул он товарищу.
Они ухватили тело за ноги и за голову. Мальчишка оскалил зубы.
— А хошь, крикну государево слово, а?
— Дурак! — задрожав, ответил Неустрой. — Оговорим твоего батьку, да и тебе влетит.
— Го-го-го! — загоготал Васька. — Так оно и было! Батьку-то не оговоришь, он тебе язык вырвет. Щипцы в рот!
— Уйди, окаянный!
— Хошь, закричу? — дразнил мальчишка и словно бес прыгал подле них на одной ноге.
— Дай полтину! дай! молчать буду!
Невыносимый смрад доносился из склепа, страшным призраком чернел приказ под серебристым светом луны, а мальчишка, сверкая огненной башкою, прыгал и вертелся подле
