Князь читал исповедь измученной души.
Грамота, видимо, была написана кем-то иным, монастырским четким почерком, и только подпись Анны свидетельствовала верность послания.
Она писала про свой грех, открывала страшную тайну мужа, его смерть и оканчивала послание: «И мне, грешной, ноне только молитвы и за свою, и за него душеньку. Господь милосерден и простит грешника, а я за его молельщица навеки».
Грамотка была подписана: «Анна, в иночестве Измарагда».
Князь сжал голову руками и бессильно опустил ее на стол.
В это время в горницу вошел встревоженный Петр.
— Али знаешь, батюшка? — спросил он, входя.
Князь поднял на него мутный взор.
— Чего?
— Терентия государь с глаз согнал. Он в думе старовером объявился!
Князь встал, вытянул руки и зашатался.
— За что, Господи! — пробормотал он.
Петр успел подхватить его и осторожно опустил на лавку.
— Лекаря зови! —крикнул он, выбежав в сени, холопам.
В сенях он увидел дворянского сына Никитина.
— От царя? —быстро спросил он.
— К князю Терентию! —ответил Никитин.
— С чем?
У Петра замерло сердце.
— В степи, в город Бирюч на воеводство приказано ехать!
Петр широко перекрестился и вздохнул. Слава Богу! Вестимо, воеводство этакое — та же ссылка, но хоть без порухи на честь…
XI ИССТУПЛЕННЫЕ
Железное здоровье князя Теряева не сломилось от тяжких ударов судьбы, и он оправился на другой же день и тотчас послал за Петром.
— Мы-то в опале? — спросил он, лежа на лавке.
Петр покачал головою.
— Не должно быть. Государь меня жаловал все время, тебя уважает; быть не может, чтобы гнев свой и на нас обратил. Да и то! Другого бы, слышь, заточил, в приказ взяли бы, а тут ишь, всего в Бирюч послали, да и то без порухи на честь, ако бы воеводою. И опять, посланцем вчерась Никитин был, такто ли мне низенько поклонился! — И Петр даже улыбнулся.
Старый князь кивнул ему и сказал:
— Иди, а Терентия пошли до меня! Ты посиди тут же, — обратился он к жене, которая всю ночь не сомкнула очей, берегла покой мужа и теперь сидела подле него, как верная подруга. Она в ответ только всхлипнула.
В горницу на смену Петру вошел Терентий. Он весь осунулся, но лицо его, раньше хмурое, теперь светилось тихою радостью.
Он покрестился на образа и земно поклонился отцу с матерью, потом поднялся и ясным взором взглянул на отца. Тот с укоризною покачал головою.
— Что сделал? А! Что натворил бед-то! А еще думный! Еще в бояре метил. Опозорил и меня, старика, и род наш! Ну, что молчишь?
Терентий ничего не отвечал и только смотрел на отца ясным взором.
Старый князь вгляделся в лицо его, и тысячи мыслей промелькнули в его голове.
Чем не молодец, чем не красавец? И умом взял, и дородством, и саном! И породнился с Голицыными. Кажись, все для счастья, и вот!… Когда в поход ехали, царь ему, еще юноше, семью свою поручил; сорока лет нет еще парню, а уже в думе сидел, и вдруг все прахом! На тебе, в староверцы пошел! За Морозову заступиться вздумал! Ох, обошли его, малого! Опоили зельем каким-либо.
Он приподнялся на локте и ласково заговорил с сыном:
— Тереха, очнись! Очнись, милый! И я, и мать тебя молим о том. Чего тебе? Скажи: лукавый попутал, ударь царю челом; я на верх съезжу, Петр просить станет, Катерину к царице пошлем… Милый, а? Брось гордыню эту.
Терентий покачал головою.
— Не проси, батюшка! Я проститься пришел, а не за тем вовсе. Не могу отступиться я…
— Это бы отчего? — с усмешкой спросил князь.
