Самуила Коллинза. Около 1660 года он писал: «Развенчанная царская невеста еще жива; со времени высылки ее из дворца никто не знал за нею никаких припадков. У нее было много женихов из высшего сословия; но она отказывала всем и берегла платок и кольцо как память ее обручения с царем. Она, говорят, и теперь еще сохранила необыкновенную красоту».
Таковы последние слова, записанные историей о безвинно и безвременно испорченной жизни касимовской красавицы.
ГОРАЗДО ТИХИЙ ГОСУДАРЬ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
В опочивальне, в красном углу, перед оплечным образом Николая Мирликийского чудотворца, лениво потрескивая, ворчал нагоревший фитиль лампады. Немощный зрачок огонька то щурился недоуменно — и тогда темный лик Николая хмурил нависшие брови, — то вытягивался, тупо пошевеливал раздвоенными желтыми усиками и точно обнюхивал наседавшую на него отовсюду тягучую патоку мрака. Алексей нехотя поднялся. «К заутрени бы, что ли, ударили», — подумал он вслух, раздирая рот в судорожной зевоте.
Огонек лампады хирел. Вобрав голову в плечи, Алексей с любопытством следил за борьбой света и тьмы.
— Будет дрыхнуть тебе, — повернулся он, наконец, к громко похрапывавшему постельничему. — Колико раз наказывал я, чтобы вставал ты допреж своего царя-государя!
Постельничий оторвался на мгновение от подушки, но тотчас же с остервенением натянул на голову полог и снова заснул.
Через запотевшие стекла окон скупо сочился в опочивальню рассвет. Резче очертились расписанная красками подволока[8] и дубовая резная дверь. В углу ежилась, как будто переминаясь на тоненьких ножках своих, сырчатая[9] круглая печь. На изразцах карнизов заструились затейливые узоры из трав и цветов; расплывшиеся фигурки золоченых лошадок, ягнят, петушков и пестро обряженных человечков принимали свои обычные формы.
— Вот и сызнов день наступает, — мечтательно сложил руки на груди Алексей и уставился на образ.
Вдруг он заметил паука, пригревшегося подле лампады. Голубые глаза вспыхнули гневом.
— Доколе ж терпеть мне бесчинства в покоях!
Прыгнув к постельничему, он изо всех сил щелкнул его двумя пальцами по переносице.
— Убрать паука!… Немедля убрать!
Постельничий выпучил глаза и оглушительно чихнул.
— На добро здоровье, — расхохотался Алексей, сразу остывая от гнева. — А нуте-ко, Федька, еще!
Переносицу постельничего ожег новый щелчок.
— Чихай же, анафема!
Федор сбросил с себя полог и, с трудом превозмогая боль, улыбнулся.
— А и потешный же ты, государь.
— А ты чихай, коли на то воля моя! — капризно воскликнул царь.
Постельничий послушно исполнил приказ и слизнул языком с верхней губы капельку крови.
— День тебе добрый, — осклабился он заискивающе, точно провинившийся пес, и приник губами к царевой руке.
Алексей отдернул руку.
— Ежели дрыхнуть, на то ты больно горазд, а потехи для — так и носа жалко для государя.
Постельничий готовно подставил лицо под удар.
— Господи! Не токмо носа, живота не пожалею!… Покажи милость, потешься, отец- государь.
Царь напыжился и наложил большой палец на натянутый тетивою средний.
— Держись!
Но на этот раз ему не удалась забава. Вместе с голубым светом утра тяжело вполз в опочивальню бас колокола.
— Слава тебе, показавшему нам свет, — выдохнул разочарованно Алексей и перекрестился.
— Аминь! — с искренней благодарностью закончил постельничий.
