— В нога! — крикнул господарь, наотмашь ударив ее по лицу.
— Как тебе сподручнее будет, — гордо сверкнула глазами Янина, опускаясь на землю.
Осанка ее, так не похожая на осанку даже самых родовитых российских женщин, величавый взгляд больших серых глаз и чуть вздрагивающие от скрытого возмущеиия ноздри привели Буйносова в неистовство.
Федор, чтобы выручить Янину, стал между нею и Прокофьичем.
— Неужто песней сиротской можно лихо накликать?
Чуть приподняв голову, женщина обдала постельничего признательным взглядом.
— А ежели лихо не накличет, — огрызнулся хозяин, — то уж вернее верного девок от работы отвадит!
Он кликнул дворецкого и, не обращая внимания на немую мольбу Ртищева, приказал:
— Сечь ее крапивой до четвертого поту!
Ртищев гневно вцепился в руку Буйносова.
— Опамятуйся!
Но дворецкий, покорный приказу, поволок женщину через двор.
— Дружбы для! — крикнул постельничий. — Не соромь полоняночку.
Буйносов упрямо мотнул головой и, увлекая за собой не выпускавшего его руку гостя, пошел в конюшню.
— Продай женку, Прокофьич! — завизжал Федор, едва холоп замахнулся на женщину пучком крапивы.
Глаза Буйносова подернулись усмешкою. Чтобы еще больше раззадорить гостя, он сорвал с гвоздя плеть и, с наслаждением крякнув, трижды полоснул Янину. Ртищев умоляюще протянул к нему руки:
— Ничего не пожалею, бери колико волишь!
Хозяин кинул плеть под козлы.
— Не можно. Рад послужить, да самому холопы надобны.
— Дружбы для нашей!… До скончания живота памятовать буду добро твое…
Буйносов почесав затылок, нерешительно помялся и с сожалением поглядел на гостя.
— Нешто для дружбы?… А дружбы для и мы не бусурмане. Задаром отдам! За двести рублев.
Федор всплеснул руками.
— Окстись! Да нешто бывало, чтобы за холопку боле трех рублев плачивали?
Ни слова не ответив, Прокофьич вытер руку о полу кафтана, перекрестился и кивнул кату[18].
— Ты ей пятки полехтай огоньком.
— Дворянин, а рядишься, что твой татарин, — не выдержав, проговорил постельничий и гадливо сплюнул.
— Так-то ты! — заревел Буйносов. — В батоги ее!
Каты бросились к батогам. Обомлевший Ртищев отпрянул к двери, но тотчас же ловким движением вырвал из руки холопа батог.
— Царю ударю челом, не попущу! Нету такого закону, без суда людишек казнью казнить.
Лютый гнев помутил рассудок Прокофьича. Он отшвырнул далеко в сторону заступника женки и схватил секиру.
— А коли не волен ныне я, господарь, над смердами расправу творить, так на же!
Федор, собрав все свои силы, метнулся к козлам.
— Бери!… Двести пятьдесят бери, токмо помилуй!
— То-то же, — спокойно ответил Буйносов, опуская секиру, — вон оно до чего довел ты меня, Федор Михайлович. Еще бы время малое, грех смертный принял бы на душу.
Федор сжался и, боясь вновь рассердить неудачным словом хозяина, угрюмо молчал.
В терему они ударили по рукам. Дворецкий побежал за дьячком. Подоспевший Буйносов, довольный выгодной сделкой, предложил гостю вина.
— Не вкушаю, — поморщился постельничий, — не тешу нечистого.
— Вольному — волюшка, а спасенному — рай, — презрительно ухмыльнулся Прокофьич. — Токмо по-нашему, по-неученому, не грех бы для крепости пообмочить купчую отпись.
Он увел Ртищева в трапезную и насильно заставил пригубить корец.
