тебе никакой. Надумала я от погибели уберечь тебя. За добро воздать добром и тебе, и Дашутке.
Она помолчала немного, вытерла кулаком заблестевшие глаза и решительно положила руку на плечо Овцына.
– Отдай меня в заклад владельческому крестьянину, хоть Ивану Созонову, хоть Миките Паршину, а деньги возьми на оброк да на суворовский долг…
Андрей вдруг так стукнул по столу кулаком, что лучина выпала из светца и погасла.
– И в думках того не держи!
Два дня ходил Овцын сам не свой. Как ни старался он позабыть слова Луши, вытравить их из памяти, они помимо его воли всё упорнее смущали его. И то, что вначале пугало его, представлялось тяжким грехом, под конец начинало казаться простым, естественным выходом.
Не сказавшись никому, Андрей ушёл из дому. Увязая по колено в снегу, он шагал как бы бесцельно по бесконечной дороге, нарочито то и дело сворачивал в разные стороны, делал круги, останавливался в перелесках, возвращался, но про себя твёрдо знал уже, что путь его неуклонно ведёт к Созонову. Это удивляло и радовало его. Выходило так, словно созревшим в его голове планом руководит не разум, а какая-то сторонняя, независимая от него сила.
Полузамёрзший, едва живой от холода, Овцын добрался наконец к Оглоблину погосту. У избы Ивана Созонова, украшенной новым крылечком с тёсовым навесом и резным оконцем, он нерешительно остановился и присел на обледенелый пенёк. Хозяин увидел его из оконца и кликнул в избу.
«Крепкий мужик!» – завистливо вздохнул гость, оглядывая большую, тёплую горницу, сплошь заставленную поставцами, сундуками и коробами.
Созонов по всему виду пришедшего понял, что загнало его сюда, за двадцать с лишним вёрст, не простое желание повидаться, и, предвкушая корысть, дружески указал на лавку.
– Давненько не видывались. Садись, землячок.
В разговоре осторожно, слово за слово, Иван во всех подробностях разузнал про тяжёлое положение Овцына.
– А как же рукомесло? Аль боле им не прокормишься?
– Где уж там рукомеслом промышлять, коли не токмо на железо, на прокорм хлеба не стало! До остатнего обезмочили!
Созонов разочарованно оттопырил тонкие губы. «А я было обнадёжился, – зло подумалось ему, – ходоком не явился ли от Чекановки, на убогость просить чего в долг». И уже без тени хозяйского радушия поднялся из-за стола.
– Ну, так. Поболтали – и будет. Недосуг мне, братец, лясы точить. А ежели пристал с путя, ходи в курную избу. Там и пообогреешься и поотдохнешь.
Овцын не стерпел:
– Аль мошну набив кровью людскою, высокородным себя возомнил, что своим братом, крестьянином, брезгаешь, из избы гонишь вон?
Однако, подойдя к порогу, он опомнился и, повернувшись, отвесил хозяину земной поклон.
– За лихое слово прости Христа для. Я не со зла – с кручины. А к тебе объявился не лясы точить, а с делом, по нужде.
Круглые, заросшие ободочком сивого пуха глазки Созонова маслено сузились.
– А с делом – послушаем.
Узнав, чего от него хочет гость, он обсосал подстриженные усы и пренебрежительно поморщился.
– Не ходкий товар дочь твоя приёмная. Износилась у купца в постельницах. А что до работы охоча и рукодельница гораздая, нам то не к диковинке. Всякая девка, ежели её неукоснительно батогом потчевать, работать будет гораздо.
Он вдруг подвинулся к гостю и обнял его.
– Сдаётся мне, опричь Луши видал я у тебя и кровную дочку? Как она, по здорову ли? Не невестится ещё покель?
– Что ей станется, – вздохнул Овцын, не догадываясь, куда гнёт Созонов. – Девка отменная. А Бог даст урожай – всяк её под венец с радостью поведёт.
Иван кликнул стряпуху и приказал накрывать на стол…
Всё, что подала женщина, Андрей проглотил почти в один присест, а когда хозяин вышел на малое время из горницы, торопливо сунул за пазуху ломоть хлеба и жирный кусок баранины для Даши и Луши.
– Так отменная, сказываешь, девонька у тебя? – облизнулся появившийся на пороге Созонов.
– Да уж Бог не обидел. Пригожая девка.
– Ишь ты! А ты печалуешься, что в нужде пребываешь.
Иван взъерошил рыжие волосы и склонился к уху гостя.
– Отдай в заклад дочку. Как по щучьему велению сразу будешь и с хлебом и с оброком
